«Избави Бог», сказала она, подняв руку к своему лбу; потому что я, повернувшись, очутился лицо с лицом с барыней, которую я видел в разговоре с монахом — она шла за нами, так что мы ее не заметили. —
«Разумеется, избави Бог», сказал я, предлагая ей свою руку; на ней были надеты перчатки, открытые на больших;
Mons. Dessein пятьдесят раз послал ключ к чорту, прежде чем заметил, что тот, с которым он пришел, не был настоящий; мы, также как и он, с нетерпением ожидали, чтобы он отпер; и так были внимательны ко всем препятствиям, что я продолжал держать ее руку, сам не замечая этого, так что Mons. Dessein оставил нас вместе — ее рука в моей и [с] лицами обращенными к дверям каретного сарая, — сказав, что он вернется через пять минут. — Разговор пятиминутной в таком положении стоит много других разговоров; ежели бы лица наши были обращены на улицу, в этом последнем случае разговор зависел бы от наружных предметов и обстоятельств; но с взорами, устремленными на одну неподвижную точку, разговор зависел от нас самих. — Минутное молчание после того, как Mons. Dessein оставил нас, могло быть пагубно для этого положения — она бы непременно отвернулась; итак я сейчас же начал разговор. —
Какие были искушения (так как я пишу не для того чтобы извинять слабости моего сердца) в этом путешествии, будет описано с тою же простотою, с какою я их чувствовал. —
Дверь каретнаго сарая.
Кале.
Когда я сказал читателю, что я не вышел из désobligeante, потому что видел монаха в разговоре с барыней, только что приехавшей в гостинницу, я сказал правду — но не всю правду; потому что я был удержан от этого столько же и лицом самой барыни. Подозрение пробежало в моей голове; и я сказал [себе]: он рассказывал ей, что случилось; что то во мне говорило это, я желал, чтобы монах был в своем монастыре. —
Когда сердце летит вперед рассуждения, оно спасает рассудок от целого мира страданий. Я был убежден, что она из лучшего разряда существ, и больше о ней не думал и писал свое предисловие. —
Это впечатлѣніе возвратилось опять послѣ встрѣчи моей съ ней на улицѣ; сдержанная свобода въ обращеніи, съ которой она подала мнѣ руку, показывала въ ней, какъ я полагалъ, хорошее воспитаніе и здравый смыслъ; и когда я велъ ее, я чувствовалъ какую то пріятную нѣжность около ея, которая успокоила мою душу. —
Боже милостивой! ежели бы мог человек провести такое создание вокруг света!
Я еще не видалъ ея лица, но этаго и нужно не было, потому что прежде, чѣмъ мы подошли къ двери каретнаго сарая, воображеніе;
Когда мы подошли к двери каретного сарая, она отняла руку от лба и я мог видеть оригинал: по лицу ей было около двадцати шести; она была брюнетка с белым и прозрачным цветом лица, одета была просто, без румян и пудры; она не была, критически разбирая, прекрасна, но в ней было что то, что в состоянии ума, в котором я находился, привязывало меня к ней более — она была интересна. Я воображал, что она во взгляде носит вдовствующее выражение и что она находится в том положении, когда прошли уже два пароксизма горести и она начинает мириться с своей потерей; но тысячи другого рода несчастий могли провести те же черты; я желал знать, как это было, и готов был спросить, ежели бы bon ton182
182
[хороший тон]
Дверь каретнаго сарая.
Кале.
— И ваше замечание показывает, Monsieur, в какое затруднение привело вас это приключение. Какое бы ни было положение, ничего нет неуместнее, как рассматривать обстоятельства, которые сделали его таким; вы благодарили судьбу и делали прекрасно — сердце само знало это и было довольно; и только Англицкой философ может анализировать;
Я дамъ дурное понятіе о своей слабости, сказавъ, что сердце мое при этомъ страдало болѣе, чѣмъ при случаяхъ, дѣйствительно заслуживающихъ этого. — Я былъ сильно оскорбленъ потерею ея руки и то, какимъ образомъ это случилось, не облегчало рану. —
