Сердце мое наполняется скорбью и состраданием, когда я рассуждаю о том, сколько должен был перенести страданий и горьких мучений такой утонченный народ, для того, чтобы быть принуждену употребить это третье восклицание. — О, силы, дающия красноречие в минуты отчаяния! Какой бы ни был со мной случай, дайте мне приличных слов, чтобы выражать мои чувства, и я не стану удерживать мою природу. — Но так как я не мог получить такого дара во Франции, я решился без восклицаний переносить всякое зло, до тех самых пор, покуда оно меня оставить. —

Лафлёр не сделал такого условия с самим собою — он следил глазами за bidet до тех пор, покуда его не стало видно; и тогда, вы можете себе представить, ежели хотите, каким словом он заключил все дело. —

Так как в ботфортах не было средств догнать испуганной лошади, оставалось только посадить Лафлёра за карету, или в карету. — Я выбрал последнее, и через полчаса мы подъехали к почтовому двору в Нампонте. —

— «И это», говорил он, укладывая остаток корки в свою суму: «и это я отдал бы тебе, ежели бы ты был жив, чтобы поделиться со мною».

По выражению, с которым это было сказано, я думал, что это говорилось к дите, но это говорилось к ослу, и к тому самому, которого труп мы видели на дороге, и который причинил неудачу Лафлёра. — Казалось, что человек этот очень сожалел о нем, и я тотчас же вспомнил сожаления Санхо Пансо о своем осле, но этот человек выражал свою горесть гораздо естественнее. —

Бедняк сидел на каменной скамейке около двери; с одной стороны его лежало седло с осла и уздечка, которую он изредка подымал, потом опять клал и глядя на нее покачивал головой. Потом он опять достал из сумы корку хлеба, подержал ее в руке, как будто хотел есть, положил ее на удила ослиной узды, внимательно посмотрел на маленькое устройство, которое сделал, и вздохнул. —

Простота его горести заинтересовала многих; около него собрался кружок, в котором находился и Лафлёр, в то; время как закладывали лошадей. — Я продолжал сидеть и мне можно было все видеть и слышать через головы других. — Он говорил, что пришел недавно из Испании, а туда пошел с дальнейших берегов Франконии, и что теперь, возвращаясь домой, пройдя уже так много, его осел умер. — Казалось, все желали знать, что могло заставить такого старика предпринять такое дальнее путешествие.

— Небу угодно было, сказал он, благословить его тремя сыновьями, первыми молодцами во всей Германии; но потеряв в одну неделю двух старших от оспы, и когда младший заболел тою же болезнью, он так испугался потерять их всех, что сделал обет, что ежели будет угодно небу оставить ему младшего сына, он пойдет в благодарность к Св. Іого в Испанию. —

Когда рассказщик дошел до этого места, он остановился и отдал долг природе — он заплакал горько. — Он сказал, что так как провидению было угодно принять эти условия, он вышел из своей деревни с бедным животным, которого лишился, и которое было терпеливым товарищем во все время путешествия — ело с ним один хлеб во все время дороги и во всех отношениях было для него другом.

Все окружающие слушали с участием бедняка. Лафлёр предложил ему денег; но он не взял и отвечал, что жалеет не о цене, а о потере осла. —

Он был уверен, что осел любил его, и по этому случаю рассказал длинную историю о том, как при переходе через Пиринеи несчастный случай разлучил их на три дня; и впродолжении этого времени он искал осла столько же, сколько и осел его, и они не пили и не ели, до тех пор покуда опять не встретились.

— «Тебе всетаки должно быть приятно, друг», сказал я ему: «знать, что ты всегда был для него хорошим хозяином».

«Увы!» отвечал он: «я думал так, покуда он был жив, но теперь думаю иначе. Мне кажется, что для него слишком тяжело было носить меня со всеми моими печалями, и что это-то сократило дни несчастного животного.. Я боюсь, что мне придется отвечать за это».

— «Стыд всему свету!» сказал я сам себе: «ежели бы мы любили друг друга так, как этот бедняк любил своего осла, это было бы недурно.