— Нет, я уеду, Сережа, — отвечала Анна, не глядя ему в глаза. — Я не могу с вами жить. Это несчастие, и я не могу тебе растолковать. Когда ты выростешь большой, ты...

Она хотѣла сказать «пожалѣешь, не осудишь меня», но остановилась, не окончивъ начатую фразу. Но ей не нужно было кончать. Сережа понялъ вполнѣ, что она хотѣла сказать, и отвѣтилъ ей такъ, какъ она хотѣла этаго. Онъ схватилъ ея руку, которая ласкала его волосы, и, всхлипывая, сталъ прижимать ее ладонью къ своему рту и цѣловать ее. Пока они говорили, въ домѣ происходило волненіе. Василій Лукичъ, не понимавшій сначала, кто была эта дама, услыхавъ изъ разговора, что это была та самая мать, которая бросила мужа, про которую онъ только слышалъ, такъ какъ поступилъ въ домъ уже послѣ нея, былъ въ сомнѣніи, войти ли ему или нѣтъ, или сообщить Алексѣю Александровичу. Сообразивъ все дѣло, онъ рѣшилъ, что его обязанность состоитъ въ томъ, чтобы поднять Сережу въ опредѣленный часъ, и потому ему, не обращая вниманія на мать или кто бы это ни былъ, нужно исполнять свою обязанность. Поэтому онъ одѣлся, перемѣнивъ только галстукъ, надѣвъ синій, болѣе шедшій къ нему и употребляемый для прельщенія дамъ. Съ дамой этой, какъ съ дамой легкаго поведенія, могъ возникнуть романъ, и потому Василій Лукичъ, устроивъ галстукъ и причесавшись особенно авантажно, рѣшился войти, подошелъ къ двери и отворилъ ее. Но ласки матери и сына, звуки ихъ голосовъ и то, что они говорили, совершенно измѣнили настроеніе духа Василія Лукича. Онъ вздохнулъ, покачалъ головой и затворилъ дверь. «Подожду еще 10 минутъ», сказалъ онъ себѣ. Между прислугой дома въ это же время происходило сильное волненіе. Всѣ они узнали, что пріѣхала барыня, что Капитонычъ пустилъ ее и она теперь въ дѣтской, а баринъ всегда въ 8 часовъ самъ заходитъ въ дѣтскую. Корней — камердинеръ, но въ сущности главный человѣкъ въ домѣ и въ разладѣ барина съ барыней всегда бывшій на сторонѣ барина, напустился на Капитоныча, какъ онъ смѣлъ принимать Анну Аркадьевну. Швейцаръ отмалчивался; но когда Корней сказалъ ему, что за это согнать слѣдуетъ, Капитонычъ подскочилъ къ нему и, махая руками, съ пѣной у беззубаго рта сталъ кричать на него.

— Да вот ты бы раньше вставал да двери отворял. Да ту самую барыню, у которой 10 лет служил, кроме милости ничего не видал, вытолкал бы в за шею, как шлюху, твою жену. Ты бы про себя помнил, как барина обирать, да енотовые шубы таскать.

— Где барыня? — перебила его вбежавшая старуха няня. — Мне Варвара сказала.

— Хоть бы вы, нянюшка, сказали, что нельзя, — сказал ей Корней. — С этим дураком, разве его уверишь? Алексей Александрович сейчас выйдут, пойдут в детскую. Ведь кто политику понимают, как же встретиться.

— Ах, горе! Я пойду.

Когда няня вошла в детскую, Сережа рассказывал матери подробности своего образа жизни. Она слышала его, впивала в себя все жесты, интонации его и почти не понимала того, что он говорил. Беспокойство, сознание неловкости своего положения начинало мучать ее. Она слышала шаги Василия Лукича, подходившего к двери и кашлявшего, и слышала шаги подходившей няни. Она оглянулась и Сережа за ней.

— Няня, мама! — закричал Сережа, сияя радостью.

— Барыня, голубушка, — заговорила няня, подходя къ Аннѣ и цѣлуя ея плечи и руки. — Вотъ Богъ привелъ радость имяниннику! Ничего то вы не перемѣнились.

— А я не знала, что вы в доме.

— Я не живу, я с дочерью живу, я поздравить пришла. Анна Аркадьевна, голубушка...

Няня вдругъ заплакала и опять стала цѣловать ея руки. Сережа сіялъ глазами и улыбкой и, выскочивъ изъ постели, топоталъ жирными голыми ножками, подпрыгивая по ковру подлѣ нихъ.

Те сомнения, которые находили на него о том, не сделала ли мать чего нибудь дурного, теперь были уничтожены в его глазах той нежностью и уваженьем, которые няня оказывала матери.

Но как раз тут няня что то шопотом стала говорить матери, и мать вздохнула и сказала.

— Хорошо, хорошо.