1897.

№ 365

25 ноября 1897 г. Москва

Приехала Таня Приехала Таня — из Крыма. и, повидимому, очень поправилась и духовно и телесно, чему я очень рада. Только Маша, бедная, всё плоха. Я думала, Лёвочка, что ты приедешь с Таней, но ты, повидимому, этого до такой степени не желаешь, что оттягиваешь свой приезд насколько можешь. Таня говорила даже, что ты говорил, будто жизнь твоя в Москве — самоубийство. Так как ты ставишь вопрос, что ты приезжаешь для меня, то это не само-убийство, а я тебя убиваю, и вот я спешу тебе написать, что ради бога не приезжай; твой мучительный приезд лишит нас обоих спокойствия и свободы. Ты будешь считать себя постепенно убиваемым, я буду считать себя убийцей. Хороша жизнь во имя любви! Если уедут Лёва и Дора, то я могу опять поехать в Ясную, к тебе на несколько дней, только не сейчас, потому чтопосле последней истории с мальчиками после последней истории с мальчиками — Андрюшей и Мишей.
Получив настоящее письмо, Толстой занес в своем дневнике под 28 ноября: «От Сони огорченное письмо. Я дурно сделал, что сказал, а Таня дурно сделала, что передала» (не опубликовано). я очень нервна и могу тебя расстроить.

История была тяжелая, привела меня в еще худшее состояние истерического удушия, чем то, которое у меня было в Ясной, когда ты меня так огорчил. Коротко сказать, что они пропадали всю ночь, до 8½ часов, утра, что я просидела в страшном беспокойстве и негодовании всю ночь, не ложась даже, а потом, после сцены с ними, пролежала больная весь день. Это так подкосило мои силы и нервы, что не скоро успокоюсь. Чем я больше теперь буду в одиночестве, тем мне легче; чем больше людей и шуму, тем мне хуже.

А уж слышать еще тяжелые, незаслуженные упрёки — тогда уже я куда-нибудь убегу. Мне и так жизнь очень тяжела, трудна и сложна. Все члены моей семьи страшные эгоисты, все требуют всего от меня, — а у меня сил нет, и последние надорвутся скоро. — Так вот, не будем друг друга убивать упрёками и требованиями, и будем дружелюбно переписываться и посещать я тебя буду, когда успокоюсь нервами.

Очень мне был приятен Серёжа всё время. Как был, так и остался самым деликатным членом моей семьи; и так он успокоительно и добро на меня действует.

Жду Дору и Лёву; в Москве очень плохо только отсутствием снега. Большая часть (извозчиков) на санях, а свои лошади на пролетках. Сегодня видела как упала лошадь в переулке между Ильинкой и Никольской. После двух дней инея, всё-таки стало получше.

Ну, прощай, теперь я тебя ждать больше не буду. Всякое напряжение душевное мне стало невыносимо. Буду проводить вечера в концертах сколько возможно. Это одиночество в толпе с слушаньем музыки я стала очень любить. Будь здоров и счастлив.

С. Толстая.

№ 366

1897 г. Декабря 1. Москва

Мне очень неприятно, что Грот обращается всё ко мне с своими сомнениями и, повидимому, недовольством. Я совершенно не причем, а он чего-то ждет от меня.Посылаю его записку Посылаю записку Грота. Грот писал 1 декабря Толстой: «Мне велено докторами пролежать 2—3 дня в постели. Править корректур я не могу и посылаю их Вам, вместе с рукописью. Еще посылаю полученную новую часть рукописи, которую не могу набирать, пока не решится вопрос о делении статьи Л. Н. От него получал два письма, но очень неопределенные и даже непонятные. Я своего решения не могу изменять и предоставлять Вам пока заниматься корректурой его статьи с внешней стороны» (АТ). . Корректуру я охотно буду держать, но нужно ли? Времени у меня много, и я люблю работу.