И вслед за тем старик, поевши каши, утер бороду и усы и весело стал расспрашивать сына о том, как он выстоял эти два месяца, как бегают лошади, по чем платят, с видимой гордостью и удовольствием. Сын охотно рассказывал, и разговор еще более оживился, когда запыхавшаяся солдатка принесла зелёный штофчик, старуха вытерла тряпкой толстый, с донышком в два пальца вышины стаканчик, и отец с сыном выпили по порции. Особенно понравился старику рассказ сына о царском проезде.
— И сейчас подскакал фельд-егерь, соскочил, едут, говорит, через 10 минут будут, по часам гнал. Сейчас глянул Михаил Никанорыч на часы. — Тихон, говорит,
— Только сейчас осмотрел я еще, значит, лошадей с фонарем, ночь темная была, — слышим, гремят с горы, с фонарями, 2 шестерика, 5 четверней и 6 троек. Сейчас все по номерам. Сейчас передом Васька Скоморохинской наш с Исправником прогремел. Тройку в лоск укатал, уж коренной волочется, колокольчик оборвал. Уж Исправник не вышел из телеги, а кòтом выкатился на брюхо. Сейчас: «Самовары готовы?» «Готовы». — «Пару на мост живо послать» — перила там сгнивши были. Шинтяка живо снарядили с каким-то дорожным. Сейчас сам с фонарями подкатил прямо к крыльцу. Володька вез. Ему говорили, чтобы не заезжал по мосту, лошадей не сдержал. Живо подвели наших. Все исправно было. Гляжу, Митька постромку закинул промеж ноги, так бы и поставил.
— Чтож, говорил что? — спросил старик.
— Сейчас говорит: «Какая станция?» Сейчас Исправник: «Сирюково, — говорит, — Ваше Высокое царское величество». — «А? — представил Тихон, — А?» — и притом так чудно выставил величественно грудь, что старуха так и залилась, как будто услыхала самую грустную новость. Гришка засмеялся,
— Заложили шестерик, сел фолетором наш Сенька.
— (То-то бы Гришутку посадить, — вставил старик, — обмер бы.)
— Так бы отзвонил, — отвечал Гришка, показывая все зубы,38 В ркп. II: — Так бы дарданкнул, — отвечал Гришка, показывая все зубы. Что он разумел под дарданкнул неизвестно, но очевидно было — с таким выраженьем, что видно было, он не побоялся бы ни с царем ехать ни с отцом и с старшим братом разговаривать.
— Сенька сел, — продолжал Тихон, пошевеливая пальцами, — светло было, как днем, фонарей 20 было; тронули — ничего не видать.
— Что ж, сказал что-нибудь? — спросил старик.
— Только слышал: «сейчас, — говорит, — хорошо, — говорит, — прощай». Тут смотритель, исправник: «Смотри, — говорят, — Тихон». Чего, думаю, не ваше смотрение, помолился Богу. — Вытягивай, Сенька. Только сначала жутко было. Огляделся мало-мальски — ничего, все равно, что с работой ехать. — Пошел! — Думаю, как ехать, а под самую гору приходится, а тут еще захлестнули сукины дети постромку, как есть соскочила, так на возже всю дорогу левая бежала. Под горой исправника задавил было совсем. Он слезал за чем-то. — «Пошел!» покрикивает. Уж и ехал же, против часов 4 минуты выгадал.39 Зачеркнуто в ркп. II: Мишенского смотрителя же угостил за то, давно на него зол был. Подбежал ко мне: «что, — говорит, — гонять?» А я как будто не слышу, отпрягаю, да как свисну будто по коренной, да по нем. — Все лопнули со смеху.
Старик после каждого стаканчика несколько раз требовал повторения этого рассказа. Помолившись, встали от стола. Тихон отдал 25 р. денег и гостинцы.
— Ты меня, батюшка, отпусти, теперь работа самая нужная на станции, и беспременно велели приезжать, — сказал он.
— А как же покос? — сказал старик.
— Чтож, работнику хоть 25 р. до Покрова заплатить. Разве я с тройкой того стою? Я до Покрова постою, так, Бог даст, еще тройку соберу, Гришутку возьму.