В дверях зазвенели кандалы, и между стрельцами впереди и сзади взошли закованные 2 человека. Это были Семен Черный и Обросим Петров.

143 Абзац редактора. Семен Черный был коренастый человек с нависшими бровями и бегающими, ярко черными глазами в синих белках, Цыган с виду.

Обросим Петров был тот самый Стрелецкий урядник, который был главный зачинщик в стрельцах, как говорили, и который сперва один отбился саблей от 15 стрельцов, бросившихся на него, чтобы взять его, и который потом, когда видно стало всем, что Царская сторона пересилит, сам отдался в руки стрельцам. По молодечеству ли его, потому ли, что он сам отдался, потому ли что такая судьба его была, его, — Оброську Петрова, как его теперь звали, и Обросима Никифорача, как его прежде звали на стрелецкой слободе, его знали все в народе, и толпа народа собралась, когда его из Москвы, окованного, привезли к воротам Лавры. Он был преступник, изменник — все знали это, но он занимал всех больше даже самого Федора Леонтьевича.

— Оброську, Обросима везут, — кричали в народе, когда его везли.

— Ишь, орлина какой! Ничего не робеет. Глянька, глянька, тоже на угодника молится. —

Так и теперь, когда ввели Обросима Петрова в кандалах, в одной рубашке распояскою, невольно все, от двух палачей до бояр, все смотрели на него. Обросим, не глядя ни на кого, оглянул горницу, увидал икону и не торопливо положил на себя три раза со лба под грудь и на концы обоих широких плеч пристойное крестное знамение, гибко поклонился в пояс образу, встряхнул длинными мягкими волосами, которые сами собою загибаясь вокруг красивого лица легли по сторонам, также низко поклонился боярам, дьяку, палачам, потом Федору Леонтьевичу и, сложив руки перед животом, остановился молча перед боярами, сложив сочные румяные губы в тихое выраженье, похожее на улыбку, не вызывающую, не насмешливую, но кроткую и спокойную. — Изогнутый красивый рот с ямочками в углах давал ему всегда против воли это выражение кроткой и спокойной улыбки. —

Дьяк прочел ему вопросы, в которых он должен был уличать Федора Леонтьевича. Обросим внимательно выслушал, и когда дьяк кончил, он вздохнул, и начал говорить. Еще прежде чем разобрали и поняли бояре и дьяки, и палач, и Федор Леонтьевич, что он говорил, все уже верили ему и слушали его так, что в застенке слышался только его звучный, извивающийся, певучий и ласковый голос.

— Как перед Богом батюшкой, — начал он неторопливо и не останавливаясь, — так и перед вами, судьи бояре, не утаю ни единого слова, ни единого дела. С Богом спорить нельзя. Он правду видит. Спрашиваете, что мне сказывал Федор Леонтьевич 8-го числа Августа прошлого года. Было то дело в Воскресенье; пришли мы к двору Царевниному, он меня позвал и говорит: «Обросим, ты нынче поди, брат».

И Обросим рассказал ясно, просто и живо все, что было делано и говорено.

Ясно было, что всегда и во всем на службе он был передовым человеком, стараясь наилучше исполнять возлагаемые на него поручения, что начальство так и смотрело на него; что он сомневался и представлял начальству сомнения в законности действий, но потом увлекся делом и, как и во всем, что он делал, был последователен и решителен. Точно также, когда он узнал, что Царевна отреклась от них, он решил, что спасения нет и отдался.

144 Абзац редактора. Когда Федор Леонтьевич, поевши, стал противоречить, Обросим посмотрел на него долго и сказал:

— Федор Леонтьевич, что же путать. Ведь дело как в зеркале видно. Разве мы себя справим, что вилять будем. Я говорю, как перед Богом, потому знаю, что мой смертный час пришел.

После того, как он все рассказал и Шакловитый сознался во всем и повторил свое уверение написать завтра, когда он опамятуется, все что он говорил и делал, бояре для подтверждения речей Обросима велели пытать его.

У Обросима дрогнуло лицо, когда он услыхал приказ, и он побледнел, но не сказал ни слова. Он только перекрестился. Он знал вперед, что ему не избежать пытки, но он обдумал уже то, что пытка будет легче, если он скажет всю истину, и на дыбе и под кнутом ему придется повторять только то, что он все уже сказал. Вся длинная речь, такая простая и последовательная, была им загодя внимательно обдумана и приготовлена. —

Когда палач стал надевать ему на руки петли, Обросим нагнулся к его уху и проговорил: