Борис Алексеевич уже хотел входить, когда в другую дверь вышла старушка, мамка Царицына, поклонилась низко Борису Алексеевичу и сказала:
— Царица к себе зовет. Уж она сама не в себе, золото мое, серебряный. Приди, отец, скажи ей слово.
Борис Алексеевич понял, что из окна уж видели его, и Царица Наталья Кириловна, находившаяся все время в ужасе, звала к себе. Нечего делать. Он пошел.
Въ Царицыной горницѣ стояли двѣ верховныя боярыни М. В. и А. И. и она, Царица, въ собол[ь]ей шапочкѣ съ бѣлымъ и въ тѣлогрѣѣ черной, между ними. Бѣлое пухлое лицо было заплакано, глаза, кроткіе, тихіе, смотрѣли умоляюще, маленькія пухлыя ручки сжаты были, какъ когда молятся; несмотря на толщину ея живота, заставлявшую ее всегда ходить выгнувшись назадъ и высоко носить голову, она нагибалась впередъ.
155 Абзац редактора. Не успел Борис Алексеевич поклониться иконам и ей, как она уже начала говорить. Лица двух боярынь имели тоже выраженье.
— Чтож ты, Князь, не пришел сказать. Ведь измучал. Что злодеи наши, что мое дитя милое, я вдова
— Не печалься, была печаль, теперь миновала, все рассказал; все злодеи побраты, все змея подколодная, Софья Царевна, подговаривала.
— Ну, слава Богу. Да ты чтож пришел, не дождамшись, один?
— Князь Василий Васильич приехал.
Лицо Царицы, доброе, вдруг изменилось.
— Чего он? Он обманет. Ты уж защити.
— То-то, я пришел спросить Царя, принять ли его и когда?
— Батюшка, ты обдумай, наше дело женское. Ведь он колдун. Поди к нему и я приду.
Когда Князь Борис вышел, Наталья Кириловна пошла к невестке, шившей кошелек, и стала целовать ее.
