— Все бы сделал Борис Алексеевич, да его, да ее не могу к своему детищу пустить. Пущай его станет на посад, а там бояр позовем, обсудим.

— Так и быть, — сказал Царь.

— А он уйдет. Стрельцам прикажи.

— Так и сделаю.

Борис Алексеевич поклонился и пошел к воротам у которых ждал Василий Васильич. —

Только что ударили в большой колокол к вечерни; накануне праздника Рожества Богородицы к воротам Троицо Сергиевского монастыря, звеня уздовыми цепями конных и громыхая колесами колымаг и телег, подъехал длинный поезд — из Москвы. В передней карете, окруженной конными людьми в богатых уборах, сидел главный боярин и печати оберегатель Василий Васильевич, Князь Голицын, с молодым сыном. Навстречу от ворот монастырских вышел урядник стрелецкий и узнав, кто приехал, побежал в калитку, вывел с собой сотника и вместе с ним вышел в калитку.

В карете стукнуло, дернулось слюденое оконце и опустилось. Худая белая рука с длинными пальцами легла на окно и вслед за рукой высунулось и знакомое сотнику бритое, продолговатое, моложавое с усиками лицо — Главного Боярина и оперлось подбородком, под которым оставалась невыбритая борода, на белую, худую с синими жилами руку. Сотник подошел к окну и, сняв с лисей лисьей опушкой суконную шапку, в пояс поклонился.

— Что-ж ворота не отпираешь, — сказал тонким женским голосом Князь Василий Васильевич.

— Ворота приказаны Полковнику, сейчас к нему побежали.

— Разве ты не знаешь меня?

— Когда же Князь Василья Васильеча не знать, — отвечал сотник улыбаясь и вглядываясь в лицо боярина и в лицо его сына в глубине кареты. Лицо боярина было такое же, как всегда, тихое, тонкое и задумчивое, только оно серо показалось сотнику от пыли ли, залегшей с лева вдоль по159 горбатому прямому длинному носу или от чего другого и открытые большие глаза казались блестящее обыкновенного и быстро перебегали с лица сотника на лицо стрельцов и толпы дворян, стрельцов, солдат, монахов, собиравшейся все больше и больше у ворот. Раза два он втягивал в себя дух, как будто хотел сказать что то, но не говорил. По лицу сына сразу видно было, что он был не в себе. Лицо его было похоже на лицо отца, но было много красивее, не столько потому, что оно было моложе, сколько потому, что это было почти то же лицо, но без того выдающаго выдающагося вперед подбородка и рта, над которым лежал длинный звериный лисий нос. Это было тоже лицо, но как будто выпрямленное и от того более привлекательное. Молодой Князь видимо старался не смотреть и не показывать волнения; но он не мог мгновенья усидеть смирно; то он облакачивался назад на подушки за спиной, то вытягивался прямо, оборачивался то к тому, то к другому окну, то застегивал, то расстегивал пуговицу на кафтане у шее. Лицо его было красно, брови нахмурены и дыхание, слышно, давило его.

— А что Федор.... здеся? — спросил Василий Васильевич, не глядя на сотника.

— Нынче на разусвете привезли, — отвечал сотник.

— Повели пытать, — прибавил стрелец стоявший близко.

Василий Васильевич будто не слыхал слов стрельца, принял руку и, подозвав своего человека, стал приказывать что-то. Но в это время калитка отворилась, народ расступился, и вышел полковник стрелецкий и дьяк. Дьяк подошел к окну, поклонился, снял шапку и проговорил: