— Не бывать ей Царицей мужичке, задушу с медвежонком медведицу злую. Ты скажи, князь Василий, — ума в тебе много — как нам дело начать. Ты сам знаешь какое.

Усмехнулся проныра старик и как девица красная очи потупил.

— Не горазд я, Царевна, на выдумки в царских палатах, как испортить невесту, Царя извести, это дело не наше. В ратном поле служить, с злым Татарином биться в степи обгорелой, не доесть, не доспать, в думе думать с посла послами , Бог мне дал, и готов тем служить до упаду. А что хитрые мудрости, крамолы ладить в царских хоромах, у меня нет ума, и того Бог мне не дал. Если думу подумать о Царстве, народе, о казне государевой, о послах, воеводах, под Азов воевать, строить храмы, мосты — я готов, а на дело в хоромах есть стрельцы, есть118 башка Леонтий Романыч, твой близкий слуга Шакловитой. Я ж устал, и жену, и детей уж давно я не видел. Поживу своим домом пока, как в скиту, а когда что велишь, я готов на всяк час. Когда примешь. —

Так прожил, как в скиту, Князь Василий Голицын с Петрова дни до первого Спаса. Приходили к нему от Царевны послы, говорили ему неподобные речи — что хотят извести мать Царицу Царицы съ Петромъ ея сыномъ, Кн. Василій молчалъ и совѣтовалъ дѣло оставить. Покориться сходнѣе, говорилъ Кн. Василій, чтожъ, сошлютъ въ монастырь, отберутъ награжденьи,120 Можно прочесть: награжденые земли, дворы, рухлядь, золотые... И без них можно жить.

Еще месяц прошел, по Москве все бурлило. Меньшой Царь испугался, уехал ко Троице, и приказы пришли, чтобы ко Троице шли бы все ратные люди. —121 Приходить стали к Князю бояре. Начальные люди стали спрашивать, нам кого же слушать. От Царевны и Ивана одно, от Петра от Царя нам другие приказы. Кого слушать велишь.

Князь Василий все ждал, не вступался в смятенье. Уж не раз удавалось ему отсидеться от смуты и к тому притулиться, чья вверху была сила. Так он ждал и теперь, и не верил, чтоб верх взяла матери Царской Нарышкиной сила. А случилося так.

Как у барки навесит купец тереза на подставки и насыпав в кадушку зерно, на латок кладет гири. Десять гирей положит, не тянет; одну бросит мерку, вдруг все зерно поднимает и тяги и силы уж нету в кадке, пальцом работник ей колыхает.

Так сделалось с Князем, чего он не думал. Весы поднялись, и себя он почуял в воздухе легким. Вместо той тяги, что чуял в себе. Чуял допрежде того, что с великой силою никто его тягу поднять не поднимет, своротить не своротит, почуял, что он, как соломка, сбившись с крыши, качается ветром.

Слышал про то Кн. Василий, что ездила к Троице Царевна, с братом мириться, что к брату ее не пустили, слышал, что Романыча Шакловитого взяли стрельцы, заковали и к Троице свезли, как заводчика вора, слышал, что ратные люди и немцы, солдаты к Троице ушли, что бояре туда, что ни день, отъезжают, слышал все это Василий Василич Голицын Князь и знал еще многое, хоть и не слышал. Знал он, что кончилась сила его. Знал, потому, что последние дни было пусто в богатых хоромах. Непротолчно бывало стоять дожидают и дьяки, дворяне, бояре в его.... передней.122 Со слов: А теперь никого и до конца — на полях написано: А. В. сидит за книгой. Приходит друг Щетинин. Открывает мерзость отца. Приезжает сын из Москвы. Отец заломил руки. Погода серая осень или паутины. А теперь никого не бывало, и холопы его — их до тысячи было, уж не те; что то видно на лицах и вчера спросил конюха, его нету, сказали ушел и другие бежали. Только видел в те дни он любимо любимого сына, невестку брюхатую, да старуху Авдотью, жену распостылую. —

Как на терезах твердо, — не двинется — сидит на земле положенная гиря и также сидит, пока на другой латок в насыпку зерно сыплят работники, и вдруг от горсти зерна поднимается и колышется без силы от пальца ребенка, так точно после шести лет силы при Царе Федоре и 6 лет при Царевне Софии, когда Князь Василий Васильич Голицын чувствовал себя первым человеком в Царстве, и все просили милости, он награждал и наказывал, и богатству его не было сметы, так после 12 лет, ничего не сделав, вдруг Кн. Василий Васильич почувствовал, что нет больше в ней силы, что он, так крепко сидевший, что ничто, казалось, не могло поколебать его, что он висит на воздухе и, как соломенка, выбившаяся из под крыши, мотается по ветру и вот вот оторвется и полетит незнамо куда и никто об ней не подумает. И, как главное ядовитое зло при житейском горе, сильнее всего мучала Князя та вечная злая мысль: когда же сделалось, когда началось мое горе. И в чем оно, горе. Когда я все тот же, все теже во мне силы, теже года, тоже здоровье, теже дети, жена, теже мысли. Или нет горя или я сшел с ума, что вижу, чего нет.123 В Москве оставаться нельзя было. Уж с неделю

Василий Васильич жил в Подмосковном селе Медведково и ждал. Он ждал, но сам знал, что ждет того, что не может случиться. Он ждал, как ждет человек перед умирающим близким. Он ждет, чтоб совершилось то, что быть должно, но, чтоб были силы ждать, утешает себя надеждой. Так ждал Кн. Василий в с селе Медведкова конца борьбы между сестрой Царевной и братом Петром. Он называл для себя эту борьбу [борьбой] между Царевной и Царем, но он знал, что ни Царевна, ни Царь не боролись, а боролись за Царя бояре — Черк Черкасский , Б. Голицын, Стрешнев и др. и за Царевну стрельцы, Шакловитый, Змеев, Неплюев. Что же он не вступал в борьбу? Отчего не становился в ряды с ними, a уехал в Подмосковную и сидел праздно. Он боролся и прежде не раз; но теперь на другой стороне он видел новую силу, он видел, что невидимая сила спустила весы, и с его стороны тяжести перекатывались на другую. На той стороне была не правда. Правды нет никогда в делах правительства. Он довольно долго был сам правителемъ, чтобы знать это. Чтоже, правда была въ выборѣ Годунова, Шуйскаго, Владислава, Дмитрія, Михаила. Правда была развѣ въ выборѣ Петра однаго, Нарышкиныхъ, въ выборѣ Ивана и Петра и Софьи, и какая же правда была теперь въ участіи Петра въ правленіи съ Иваномъ? Или Иванъ Царь, или убогій монахъ, а одинъ Петръ Царь. Не правда была, а судьба. И рука судьбы видна была въ томъ, что творилось. Руку судьбы — это зналъ Кн. Василій, — чтобъ узнать есть вѣрный знакъ: руку судьбы обозначаютъ толпы не думающихъ по своему. Они сыплятся на одну сторону вѣсовъ тысячами, тьмами, а что ихъ посылаетъ? они не знаютъ. Никто не знаетъ. Но сила эта та, которой видоизмѣнятся правительства. Теперь эти недумающія орудія судьбы сыпались на ту, враждебную сторону вѣсовъ. Кн. Василій видѣлъ это и понялъ, что его царство кончилось. Прозоровскій ѣздилъ къ Троицѣ заступить[ся] за Царевну и самъ остался тамъ. Патріархъ тожъ. Сама Царевна ѣздила и тѣ люди, которые на смерть пошли бы за нее, выѣхали къ ней и вернули ее. На той сторонѣ была судьба, не право, Кн. Василій зналъ это. Право больше было на сторонѣ Ивана, старшаго въ родѣ. Петръ былъ младшій братъ только. А при Иванѣ, какъ при Ѳедорѣ, должны были быть бояре — правители, и кому же, какъ не ему, Кн. Василію, быть этимъ правителемъ? Но когда судьба склоняетъ вѣсы на одну сторону, другая сторона, чтобъ удержать вѣсы, употребляетъ средства, губящія право, и тѣмъ еще больше губитъ себя. При началѣ борьбы право было ровное, но теперь слабая сторона погубила свое право и чѣмъ слабѣе она становилась, тѣмъ сильнѣе неправда ея становилась видна. Перекачнись вѣсы на нашу сторону, думалъ Кн. Василій, и ясно бы стало, что Петръ съ злодѣями, съ пьяными конюхами задумали погубить старшаго брата Ивана, благодѣт[ельницу]-правительницу и хотѣли убить спасшую царство отъ смутовъ и главнаго труженика Кн. Василія, и мало было плахи для изверговъ. Теперь перекачнулись вѣсы туда и ясно, какъ день, выступало неправо Софьи, называвшейся Государыней, ея развратн[ыхъ] любовниковъ, которые правили Царствомъ и все подъ видомъ управленія за старшаго брата, безотвѣтнаго дурака и убогаго. Мало того, теперь, что поправить вѣсы: и другое страшное дѣло выступало наружу — Софья подговаривала стрѣльцовъ къ бунту, и Шакловитый собирался убить молодаго Царя. —

Кн. Василий знал все это, но, хитрый старик, он не дотрогивался до весов, чтоб уравнять их, никто не видал, чтоб он приложил к ним руку. Он удалился от всего, после того как Немец Гордон, тот Немец, который в землю кланялся ему, просил отпуска, тот Немец, который, как раб, служил ему 6 лет, пришел спросить, что делать? Из Троицы, от младшего Царя пришел приказ идти с полком к Троице. Кн. Василий сказал не ходить к Троице, и на другой день ушел к Троице. Кн. Василий понял, что Немец и другие с ним сделали это — Немец бережет только свою шкуру — не потому, что он нашел, что то право, а потому, что к Троице идти было под гору, а оставаться — идти было на гору. Кн. Василий понял это и с тех пор уехал в Медведково и только ждал. Каждый день летали его послы в Москву. Он знал, что делалось, и видел, что все больше и больше перевешивало и что он, как соломенка, вьется, и вот оторвется, полетит по ветру. Он послал сына в Москву узнать про Царевну и ждал один в своей комнате. Он сидел за столом и думал. Думал уже о том, как его обвинят и как он оправдается. И чем больше он думал, тем больше он обвинял их. И ясны были ему все их вины.

Но, как это бывает с человеком в несчастии, он возвращался к своему прошедшему и искал в нем того, в чем упрекнуть себя, и, как у всякого человека, особенно правителя — было много дел, за которые и Церковь и суд, и молва могли осудить его — и казнь Самойловича и казни других, и казна присвоенная — он не замечал этих дел. Одно было, что заставляло его вскакивать, старика, ударять жилистой рукой по золотному столу: это было воспоминание о толстой, короткой, старой женщине, румяненой, беленой, с черными сурмленными бровями, злым и чувствен чувственным видом и с волосами на усах и бородавкой124 Против слов: на усах и бородавкой на полях написано: сын толстожопый резонер, не видит! Отец умнее. Все оставили, сидел один, вдруг все посетители, один за другим. Проблеск при виде — При горе — перелом жизни. — и без правленья делать нечего. Ни на чем была жизнь, хочется развратничать под двойным подбородком. Если б этого не было! Ах, если б этого не было! — говорил он себе. —

Он встал на свои длинные ноги, закинул длинные руки назад, отчего спина стала еще сутуловатее и вышел в крестовую. Там гудел голос попа домового, читавшего псалт псалтырь [?]

Хуже всего эти последние дни было для Кн. Василия то, что жизнь его, до сих пор такая полная, необходимая, вдругь стала не нужна никому. За все эти 12 лет он не помнил дня, который бы не был полон необходимыми делами — делами, которые он один мог исполнить: быть у Царя и Царевны, быть в посольском приказе, подписывать, приказывать, смотреть войска, давать, отказывать в наградах и еще много и много. Так что часто он тяготился этой вечной работой и думал: когда это кончится и я буду свободен и завидовал своему брату и другим боярам, которые жили в свое удовольствие. Теперь он был125 На полях против слов: Теперь он был кончая: Посыпались под гору. написано: Сын говорит про незаконность. « Никогда не прощу». Карла доносить жене что делает. Сидит. Задрал руки. свободен, в последние 6 дней ни один человек не приехал к нему в Медведково, — его забыли. Без него могли жить люди по старому. Он чувствовал себя свободным, и эта тишина и свобода мучали, ужасали его. Он придумывал, чем бы ему занять свои дни. Пробовал читать. Все было такое чуждое, далекое. Пробовал говорить с женой, невесткой, с любимцем Засекиным; все как будто жалели его и говорили только о том, о чем он не хотел говорить. Чтоб наполнить пустоту жизни, он целый день ел, целый день пил, то спрашивал брусничного, то клубничного [?] меду, то варенья, то леденца, и живот болел уж у него. — После 6 дней сын поехал в Москву проведать, и в это самое утро, как сговорились, один за другим приезжали гости к Кн. Василию. Но гости были невеселые; ни один не привозил хороших вестей.