Неужели спит Константин Николаевич? — спросил он лакея.

— Нет, не спит, — прокричал голос из за занавеса спальни.

И стройный широкий атлет с лохматой русой135 бородой головой и136 рыжеватой редкой черноватой бородой и блестящими голубыми глазами, смотревшими из широкого толстоносого лица, выскочил из за перегородки и начал плясать, прыгать через стулья и кресла и, опираясь на плечи Гагина, подпрыгивать так, что казалось — вот вот он вспрыгнет ногами на его эполеты.

— Убирайся! Перестань, Костя! Что съ тобой? —говорилъ Гагинъ, и чуть замѣтная улыбка, но за то тѣмъ болѣе цѣн[ная?] и красившая его строгое лицо, виднѣлась подъ усами. Ордынцев незнаком, в поддевке, дикарь. «Так зови на свадьбу. Она мила».

— Чему я рад? Вот чему. Первое, что у меня тут, — он показал, как маленькую тыкву, огромную, развитую гимнастикой мышцу верхнего плеча, — раз. Второе, что у меня тут, — он ударил себя по лбу, — третье, что у меня. — Он побежал за перегородку и вынес тетрадку исписанной бумаги. — Это я вчера начал и теперь все пойдет, пойдет, пойдет. Вот видишь, — он сдвинул два кресла, раз, два, три, с места с гимнастическим приемом с сжатыми кулаками взял размах и перелетел через оба кресла. Гагин засмеялся и, достав папиросу, сел на диван.

— Ну, однако оденусь и все тебе расскажу.

Гагин сел задумавшись, что с ним часто бывало, но теперь что-то очень, видно, занимало его мысль; он как остановил глаза на угле ковра, висевшего со стола, так и не двигал их. А рот его улыбался, и он покачивал головой.

— Знаешь, я там встретил сестру Алабина, она замечательно мила, да, — но «замечательно» говорил он с таким убеждением эгоизма, что нельзя было не верить.

— Гагин, — послышался после долгого и громкого плесканья голос из за занавеса. — Какой я однако эгоист. Я и не спрошу. Приехала Княгиня? Все хорошо?

— Приехала, все благополучно.

— За что она меня не любит?

— За то, что ты не такой, какъ всѣ люди. Ей надо для тебя отводить особый ящикъ въ головѣ; а у нея всѣ давно заняты.

Нерадов высунулся из за занавеса только затем, чтобы видеть, с каким выражением Гагин сказал это, и, оставшись доволен этим выраженьем, он опять ушел за занавес и скоро вышел одетый в очень новый сертук и панталоны, в которых ему несовсем ловко было, так как он, всегда живя в деревне, носил там русскую рубашку и поддевку.

— Ну вот видишь ли, — сказал он, садясь против него. — Да чаю, — сказал он на вопрос человека, что прикажут, — вот видишь ли, я вчера просидел весь вечер дома, и нашла тоска, из тоски сделалась тревога, из тревоги целый ряд мыслей о себе. Деятельности прямой земской, такой, какой я хотел посвятить себя, в России еще не может быть, а деятельность одна — разрабатывать Русскую мысль.

— Какже, а ты говорил, что только одна и возможна деятельность.