— Кто?

— Михаил Михайлович желают вас видеть на минутку.

— Проси.

Сидит у лампы темная, лицо129 доброе испуганное, непричесанная.

— Я... вы я... вам...

Она хотела помочь. Он высказался.

— Я не для себя пришел. Вы несчастливы. Да, больше чем когда нибудь. Мой друг, послушайте меня. Связь наша не прервана. Я видел, что это нельзя. Я половина, я мучаюсь, и теперь вдвойне. Я сделал дурно. Я должен был простить и прогнать, но не надсмеяться над таинством, и все мы наказаны. Я пришел сказать: есть одно спасенье. Спаситель. Я утешаюсь им. Если бы вы поверили, поняли, вам бы легко нести. Что вы сделаете, Он сам вам укажет. Но верьте, что без религии, без надежд на то, чего мы не понимаем, и жить нельзя. Надо жертвовать собой для него, и тогда счастье в нас; живите для других, забудьте себя — для кого — вы сами узнаете — для детей, для него, и вы будете счастливы. Когда вы рожали, простить вас была самая счастливая минута жизни. Когда вдруг просияло у меня в душе... — Он заплакал. — Я бы желал, чтобы вы испытали это счастье. Прощайте, я уйду. Кто-то.

Это был он. Увидав Михаила Михайловича, побледнел. Михаил Михайлович ушел.

— Что это значит!

— Это ужасно. Он пришел, думая, что я несчастна, как духовник.

— Очень мило.

— Послушай, Иван, ты напрасно.

— Нет, это ложь, фальшь, да и что ждать.

— Иван, не говори.

— Нет, невыносимо, невыносимо.