Л. Н. скоро ушел к себе. Приехала Александра Львовна, а я почти сейчас же отправился на ее лошади в Телятенки.

Владимир Григорьевич уехал вчера ночью в Москву на один день. Я взял у А. П. Сергеенко копии последних дневников Л. Н. и начало художественной вещи, которую он в дневнике называет «Всем ровно», и о которой он раньше говорил, называя ее «Нет в мире виноватых».

Художественное начало такое типично толстовское, и так обидно знать, что, не будь всего кошмара последних месяцев, он, вероятно, написал бы эту вещь.

В Телятенках я побыл недолго. Я прочел все, что мне дал Сергеенко, и посидел немного с Анной Константиновной.

Я спешил вернуться в Ясную, боясь опоздать к завтраку, так как Л. Н. хотел после завтрака поехать со мною верхом.

К концу завтрака Л. Н. вышел, но после завтрака сказал, что плохо спал ночь, что ему спать хочется и он ляжет.

Он сказал мне:

— Я все получаю письма с вопросами о смысле жизни. Отвечаю плохо, кое‑как. Нужно было бы написать об этом получше, да все не соберусь…

Л. Н. пошел спать. Софья Андреевна сидела за круглым столом в столовой и занималась корректурами. Я присел тут же и стал читать присланный оттиск писем Л. Н. к Гроту.

Софья Андреевна вскоре опять заговорила со мной о Черткове и о себе. Она спросила меня, говорил ли я с Александрой Львовной, и сказала, что слышала, что и Чертков осуждает отъезд Александры Львовны.

Я сказал ей, что высказал Александре Львовне откровенно свое мнение.

Потом Софья Андреевна сказала:

— А Павел Иванович рассказал мне, что он получил письмо от Анны Константиновны. Ему досталось от нее за то, что он взял мою сторону. Никакой моей стороны он не брал, а просто он справедливый человек.

Софья Андреевна опять заговорила о своих записках. Она сказала, что там «всю правду» пишет.

— И уж, разумеется, поверят мне, жене Толстого, а не тому, что эти щенки тявкают со всех сторон!