— Того дня, именно, видал, анамесь, разлетелись, разбеглись наши конные, как исделали залпу из ружья немецкого, все и осели. — Так что ли, Князь, — обратился Курбатов к Хованскому Князю.

Хованский Князь сидел прямо, смотрел на Курбатова. Из себя был человек особистый, грузный.

— Твое здоровье, — сказал он.

— Так что ли? — повторил Курбатов. —

— Я тебе вот что скажу. Как проявились Немцы, стали им пропуск давать, не стало строенья на земле, и все к матери. — И Князь Хованский сморщился, махнул рукой. — Потому в книгах писано, тебе я чай известно. От чуждого чуждое поядите.

Курбатов поджал губы и опять распустил их, чтоб выпить меду. Выпив, сказал: — Без ума жить нельзя. Теперь все по планту разнесут и видна.

— Да чего по планту, — сказал Щетинин.

— А того, что не твого ума дело.

— Моего, не моего. (Меж них была враждебность, обыкновенная между сватами.) Ты пузо то отростил небось не на Немца, а на Русского.

— Нет слова, а когда Царь умнее нас с тобой. —

Щетинин вспыхнул, красное лицо в белой бороде.

— Царь! — сказал он. — Быть ему здорову, — и выпил.

— Царь млад! — Хованский махнул отчаянно рукой. —

— А и млад, не млад, нам его не судить, нам за него Богу молить, что он нас кормит, нас учит, дураков. Ты сына отдал и думаешь бяда. Да скажи мне Царь батю батюшка : отдай сына. Возьми. Сейчас двоих отдам. Любого, а то всех бери. Я ни живота, ни детей175 В подлиннике: дети Три следующие сноски принадлежат Толстому. (1) в обозе. (2) Лук и стрелы. (3) начало года было в сентябре. не пожалею, да не к тому речь. Ты говоришь, — тебе немцы наболтали, а ты и брешешь, что в Московском полку силы нет. Ну выходи, кто, — ей Демка, давай Аргамака.

Демка побежал к повозке. Аргамак ел овес, куснул Демку и, когда понял, повернулся, взмыл хвостом и заиграл с визгом.