НЕОПУБЛИКОВАННОЕ, НЕОТДЕЛАННОЕ
И НЕОКОНЧЕННОЕ

Под Каширой городом жил опальный Ерлоков боярин. Был он в славе, когда царством правила Софья царевна. А когда сослали Князь Голицына, Василья Васильевича, когда отрубили голову Шакловитому и всю их шайку разогнали и Ерлокова сослали в свои вотчины. И стал править Царством Петр Царь с братом Иван Алексеичем (Иван Алексеич только что славился Царем. Он был слепой и убогий), с тех пор и Ерлокова сослали с Москвы и отняли дом в Москве, и стали они жить в своих вотчииах. —

Вотчины были не большия, а Ерлоковы уж набаловались в Москве, к богатой жизни привыкли и житье их было скучное. —

У старика Ерлокова было два сына. Старший

В 203 году (1694) посланы от Царей грамоты в 22 города, чтоб собирались ратные люди в Москву к 18 Сентября, для ратного ученья. В Каширской разборной книге записано было: Князь Иван, Княжь Луки сын Щетинин служит с 176 года 27 лет, был на службах и ранен, — крестьян за ним 28 дворов. На Государевой службе будет на Аргамаке с саблей, пара пистолей, да 2 лошади простых. С огневым боем, с пищалями 7 человек, да в кошу 7 человек. Да рядом был записан Стольник Князь Иван княжь Иванов сын Хованский, служит с 181 года 22 года и был на 4-х службах, крестьян за ним 257 дворов, на государевой службе будет на коне с саблей в саадаке, 2 лошади простых, люди с боем 9 человек, 2 конюх, в кошу 10 человек с винтованными пищалями.

Оба Князя были соседи и жили в деревнях и хотели ехать вместе, да не дождался Хованского [Щетинин], и ушел прежде. Щетинин Князь против росписи привел с собой еще лишнего сына Илью на Бахмате с саблей и пистолями и приехал в Москву в срок. A Хованский Князь приехал уже после к Покрову, когда все войска вышли на потешную войну за Симонов монастырь на Москву-реку, против деревни Кожуховой. —

Хованский Князь записался в Москве в разряде у боярина Стрешнева, отговорился, что не мог поспеть раньше; прошел к сборному месту и стал рядом с соседом Князь Иван Лукичем.

Все войско (его было тысяч 15) разделено было на две части. Одна часть называлась поляки. Начальником был Бутурлин Иван Иваныч. А другая часть называлась Русские наши. Начальником был Ромодановской Князь Федор Юрьевич. Поляки сидели в крепости, a Русские выбивали их. Щетинин и Хованский попали в Русских. Палили из пушек, из ружей холостыми зарядами, бились тупыми копьями,160 Не зачеркнуто: копий лошадьми топтались и подкапывались под крепость.

Воевали 2-ю неделю. В середу на 2-й недели дали отдых. По нашей армии только выслали рабочих людей: десятого с каждого полка, a стрельцам и солдатам от Лефорта161 Не зач.: дана <по Царскому приказу привезена была водка и все гуляли. — В одном нашем войске было 7000 человек, и место войско занимало не малое. От самых подкопов наших против крепости до деревни Кожуховой на версту места, стояли войска, где в балаганчиках, a где и просто. Время стояло теплое — бабье лето. В Кожухове стоял Ромодановский Князь — начальник и Царь и все придворные. Бабы с ребетенками уж кое-где по овинчикам жались. А в деревне по избам, по клетям, по амбарам, везде стояли бояре, немцы генералы, офицеры и преображенские потешные. Впереди деревни стояли стрельцы. За деревней к лесу по ручью, по сю сторону болота, стояла конница: Рейтары и драгуны, две роты из холопей боярских. Полки звались: один — Налеты, а другой — Нахалы. —

У самого края леса стояли стольники и дворяне.

День был красный, веселый. Накануне шел дождь, с утра был туман, а как разошелся туман, откуда ни взялась паутина разлетелась по всему полю и тепло стало, как летом, a светло так, что глаза резало. —

По всему стану слышно были песни, а из Кожухова Кожухово самого то и дело палили из пушек. Выпалят раз-раз толсто из пушки, из другой, и рассыпят дробью из ружей. Какой солдат опоздает или не выйдет у него ружье, слышно после стукнет и закричат что-то далеко в много голосов. Сизый дым от пороху так и стоял над деревней. В Кожухове в этот день Лефорт, Немец Генерал, праздновал по своему имянины свои и угощивал и Ромодановского и вельмож всех и Царя.

Хрущев, Аникита Пафнутьич, сидел на краю леса перед своим шатром и обедал с Хованским, Князь Иван Иванычем, с сыном Прохором и знакомцами. Хоть он был и не из самых богачей и никогда в случае не был. А знали его за его ласковый обычай, за то, что никого от себя не отпустит, не угостивши и не напоивши до пьяна. После Царя Алексея Михаиловича Хрущев попал по наговорам в немилость и уехал в Каширския вотчины. Потом и немилость прошла и недругов его не стало, да уж полюбилось ему вольное деревенское житье и не захотел уж он сам в Москву. В нынешний год, как только объявили ему грамоту Царскую, он первый приехал в Преображенское с сыном женатым, средним. Всех сыновей у него было 4. Ромодановский, Князь Федор Юрьевич, ему был знаком по охоте по соколиной и Аникита Пафнутьич привез ему одного в гостинец. Ромодановский зачислил его в конницу с сыном и велел быть урядником Налетов и Нахалов. —

Теперь на роздых собралось к Аниките Пафнутьичу много народа, знакомцев, и они, сидя на коврах перед шатром, гуляли. —

Стол был доска, привезенная из дома и лежа лежащая на стульях, сидел Аникита Пафнутьич с Хованским на боченках, а сын и знакомцы на толстой березовой плахе.

— Ты поди ж ты, — говорил Хрущев, Тараруй по прозвищу, — разве порохом берут города. Не порохом, поди ж ты, а народом. — Да народом то еще не всяким. Народ надо чтоб был — вот что. — Он махнул рукой, зацепил за ковш и пролил мед. — Лизутка, эй, что спишь. Подлизывай. — Так поди ж ты. Мы с Немцем тогда под Чигирином, что делали. Мы не кормили народ, чтоб он злей был. —>

[Конспект и перечень действующих лиц.]

Мужик Микула в Черни. У Микулы сын монах, вотчинник Головина. Алексей Алексеич учился с внуком и дружен. — А. А. влюблен в Щетинину, ему не позволяют брать, выдают Щетинину за Левашова. Левашовы отдали сестру за Щепотева в Переславле.

Щепотевой-Левашовой спаситель мужик Щепотевской Тарас. Его дети раскольничали. — Бывший друг Щепотева. — Разбойник.

Тарасовы дети в связи с стрельцами и Посошковым.

А. А. в связи с Меншиковым и женится на его сестре.

В Сентябре 1694 года под Москву было собрано потешное войско. Войско состояло из стрельцов Московских, солдатских, рейтарских, драгунских полков, из нового Царского потешного войска, собранного в Преображенском селе и в Семеновском и обученного обученном немецкому строю, и еще из164 дворян, стряпчих и стольников служилых помещиков, собранных по 22-м городам. — Помещикам были посланы строгие приказы, и большая половина явилась к сроку. —

Под Москвой, за Симоновым монастырем, была на Москве реке, против деревни Кожуховой, построена земляная крепость, и, когда Царь Петр вернулся из Архангельска, войска одна половина вышла из Семеновского села, заняла крепость и назвалась Поляки, а другая половина вышла из Преображенского и назвалась Русские, и началась потешная война. Русские — с ними был Царь, а воеводой был Федор Юрьевич Ромодановский, нападали, а Поляки, — у них воевода был Бутурлин боярин Иван Иванович — отбивались. Конный полк служилых людей помещиков был с Русскими.

Дворянский полк служилых людей был собран по старому. Как и в старину по записке в разрядной книге выехали, кто с какой сбруей, с какими людьми и на скольких конях был назначен. —

Походов не было с Крымских походов 3 года. Дворяне знали, что вызывают не на настоящую службу, а на потешную войну, и не в Крым, а в Москву, и потому съехалось много и съехались в щегольской сбруе. —

Любовался народ и на новые царские полки и на затеи новые, на разубранных рыцарей и коней и на Шута с полком и на Карлов и на золотую карету, когда войска проходили Москву, но больше всех любовался народ на помещичий полк, когда на серых Аргамаках, залитых серебром с позвонками на поводьях и залитых чеканным серебром уздах, проходили старики и молодые стольники дворяне с саблями, пистолетами, а кто и с саадаком и колчанами, в собольих и лисьих шапках и цветных атласных кафтанах и зипунах. —

Дворянский полк стоял на краю леса, верстах в двух от Кожухова. В Кожухове стоял Царь, придворные бояре и потешные Преображенцы, кругом стояли рейтары, драгуны, стрельцы. Дворянский полк стоял на краю. Кошевой обоз стоял в лесу, а перед лесом на лугу рядком стояли табором палатки дворянские. У каждой палатки были плетеные и вырытые кухни. У кухонь хлопотали холопи. В палатках гуляли дворяне. Потешная война уже шла 3-ю неделю, бились тупыми копьями, палили холостыми зарядами из ружей и пушек, палили и бомбами, только нечинеными, подкапывались под крепость и закатывали бочки с порохом, выезжали в чистое поле и топтались лошадьми. Было и побито и ранено человек с десяток; a потешная война все не кончалась, и говорили, что до зимы Царь продержит войска и будут биться.

5 Октября дан был роздых всему войску. Любимец Царский Лефорт Немец счелся именинником и в Кожухове угощал Царя и приближенных. С утра началась пальба из пушек и ружей в Кожухове у двора того дома, где гулял Царь. —

Погода была ясная, тихая, паутина нитками и клубками летала по полю и в полдни тепло стало, как летом. —

У дворян по полку шло свое гулянье. Собирались друг к дружке в таборы.165 Ошибочно не зачеркнуто: В 3-ья палатка с края у самого лесочка была палатка Кн. Щетинина, Ивана Лукича. В Серпуховской разрядной книге было записано про Ивана Лукича: «Кн. Иван, Князь Луки сын Щетинин служит с 176 года 27 лет, был на службах и ранен. Крестьян за ним 127 дворов. На Государевой службе будет на Аргамаке с саблей, да пара пистолей, 10 лошадей простых, с огневым боем, с пищалями 20 человек, да в кошу 7 человек». A выехал Кн. Щетинин не один, а сам друг с сыном Аникитой на Аргамаке, да не с 10 челядинцами, а с 20. — Кн. Лука Иванович был старый воин и охотник. И когда другие дарили воевод, да отлынивали от службы, он первый приезжал и привозил лишнее против списка. — Кн. Лука Иванович любил и повоевать, и погулять, и похвастать, а пуще всего любил угостить. — Холопи его забегались в это утро, угощая гостей. В таборе Луки Ивановича перебывало человек 20 и все уходили пьяные и теперь (уж время шло к обеду) еще сидели гости, пили мед старый. Лука Иванович хвалился своими медами. Гости сидели на коврах, перед ними стояла на двух чурках лавка. А на лавке лежали сиги копченые, сельди и стояли чашки деревянные. А в чашки, то и дело, ковшом подливали мед из ведра сам хозяин, его сын и Федотка холоп, любимец [?] Княжеской.

Гостей было 5. Почетным гостем старик стольник Кн. Хованский Иван Иванович, тяжелой, рябой старик с большущей волосатой русой головой и с рыжеватой бородищей до пояса. Он сидел на подушке, поджав одну ногу и поддерживал рукой коленку другой. Кафтан синей был растегнут в вороте и рубашка тоже, и то его толстую красную шею точно давило что-то, он все поднимал бороду и отворачивал ворот. Выпуклые глаза его, налитые кровью, перебегали с того, который кончил говорить, на того, который начинал говорить, и он хмурился, если тот, кто говорил, хмурился, и улыбался, если тот, кто говорил, смеялся. Когда же два вместе или больше начинали говорить, он смеялся, мотал головой и махал рукой. Послушать было чего. Гости выпили и заспорили. Главными спорщиками был хозяин и молодой солдат из новых потешных. Он был166 боярский дьячий сын — Щепотев и был сват молодому хозяйскому сыну. Женаты были на родных сестрах. Щепотева руку держал Ерлоков, старик подъячий. А с хозяином за одно были Левашовы два брата, один — дворянин, а другой — стольник. —

Молодой Щетинин только слушал, а не говорил. Ему нельзя было говорить при отце, а видно было, что хотелось. Спор зашел о лошадях.

Князь Лука Иванович хвастал Аргамаком, а Щепотев не верил и Ерлоков поддакивал, говорил, что от конницы в бою проку мало. —

Князь Луке Ивановичу было лет 60, но как и смолоду, так и теперь, он был огневый; и всегда то он говорил так скоро, что без привычки трудно понять его, и всегда он и руками махал, и вскакивал и в лицах показывал, что рассказывает, а, когда выпьет, да еще раздразнят его, так он пыхал, как порох.

— Что в коннице, — закричал он, схватив своей жилистой с синими узловатыми жилками маленькой вогнутой рукой за длинный рукав дьякова кафтана. Он нахмурил свои черные тонкия брови, и соколиный загнутый нос еще круче загнулся над выставленной нижней челюстью. — В прах те расшибу; вот какой толк. Выводи на меня четырех с ружьями, и всех собью и на аркане любого увезу. Эх вы, горюны. —

Щепотев помотал своей широкой головой и посмеялся. —

— С одним попробуй, Князь. —

— С одним? Выходи.

— Ладно. —

— Никитка, — крикнул Князь Иван Лукич сыну, — вели весть Аргамака, — нет, сам веди. Сейчас стопчу.

Молодой Князь был похож на отца, только был много красивей его. Теже были огненные глаза, тот же нос, но прямее, только с малой горбинкой, и рот такой, что, когда он улыбался промежду усов и бороды, которая росла у него черная, не сплошная, а оставляя просвет под концами губ, нельзя было не улыбаться и весело стало смотреть. Он был и выше ростом и статнее отца.

Он взглянул на Щепотева, похмурился — видно не нравилось ему, что Щепотев дразнил отца, взглянул на отца и вышел из палатки. —

Левашовы два брата сидели молча. Они были крупные, крупные, толстокостные ребята. Старшему было лет 40, и он был по толше; и руки, и носы, и зубы у них длинные, угловатые и крепкие.

Старший обтер рукавом редкие усы и сказал, опустив зрачки:

— Попытать надо.

Осенью 1694 года кроме потешных воинов, собранных в Семеновском и Преображенском, собраны были и стрельцы и пушкари Московские и рейтары и драгуны и еще собраны с 22 городов дворяне помещики с ратными людьми. Все войско, тысяч 8 — разделили на две части, построили крепость у Москвы реки, и была примерная война: бились тупыми копьями, топтались лошадьми, палили из ружей холостыми зарядами и из пушек холостыми бомбами. Потешная война шла уж 3-ю неделю, и все городок держался и Русские не могли взять его. —

В первое воскресенье168 Против слов: В первое воскресенье кончая был роздых на полях: собак после Покрова всему войску дан был роздых. —

В это воскресенье у Щетинина князь Луки Ивановича случилось несчастье. —

Лука Иванович был стольником в молодых годах при Царе Алексеи Михаиловиче; но уж лет 30 жил в своей Ефремовской вотчине и выезжал только в походы, когда высылали ратных людей.

A выехал теперь в Москву Кн. Лука Иванович не один, а сам друг с сыном средним, Никитой (у него было 3 сына: Петр, Никита и Лев) и не с 10-ю, а 20-ю человеками. —

В это утро к Князь Луке Ивановичу пришел обоз из вотчины, четыре подводы привезли овса, круп и три боченка меду стоялого и поклон от Княгини старухи и от сыновей. Дворяне расставились в 2-х верстах от Кожуховой деревни на поле у леса [?], кто в ша лашах плетеных, кто в шатрах полотняных, кто промежду повозок под подвязанными оглоблями. Князь Иван Лукич ночевал с сыном на кошмах промеж двух повозок. Оглобли были подвязаны кверху и накрыты кожами, а сзади завешены по шестам рогожами для затишья. —

Ивану Лукичу было далеко за 60 лет, в курчавой русой бородке его белела сединка на скулах, русые волоса его были редки на висках, но вились все еще мелкими кудряшками. Маковка у него была выстрижена, да уж и мало заростала, но он был румян, голубоглаз и быстр в движениях.

Но старый Князь не бросал своей ухватки, как он сам про себя говаривал. Огневый был человек. Маленькой, сухой, поворотливой, смелый, за что он ни брался, всякое дело кипело у него в руках. А уж рассказать, похвастать, обласкать, повеселить гостей, не было против него человека. Поглядеть на него, подумал бы, что только у него169 Со слов: у него кончая: Ѳедотку, старика на полях написано: ноги, гусем у старика. Молодой новая служба и было заботы, что повеселиться да погулять, a вместо того, хотя не видать было, когда он успевал дела делать, и на воеводстве (лет 30 назад он был воеводой в Кашире), и у себя в вотчинах, и на службе на походах у Князя Ивана Лукича всякое дело спорилось, и подвластные и любили, и боялись его.

На зорьке Иван Лукич вскочил с войлоку, надел старые стоптанные желтые сапоги на босу ногу, накинул шубу лисью на рубашку, на красную шитую золотом тафью надел шапочку лисью, кликнул Федотку, старика170 Со слов: у него кончая: Ѳедотку, старика на полях написано: ноги, гусем у старика. Молодой новая служба холопа, и пошел мыться к кухне. Там он скинул шубу, засучил рукава на сухих с буграми черных мясов руках и зачал полоскаться, мыться, фыркать. Всю голову себе облил и раскурчавил волоса и бороду; накинул шубу, перекрестился и пошел к обозу. Там он сел на телегу, одной ногой упершись в ступицу, другой заплетя за грядку и стал выспрашивать крестьян, привезших обоз. Спрашивал он и про последнюю рожь — копны, свезли ли, и про прудок в огороде, — начали ли копать, и про Княгиню, — ездила ли к обедни, и про корма для скотины и про Семку Драного беглого, есть ли слухи. Мужики без шапок стояли перед ним, рассказывали, что знали.

Поговорив с мужиками, Лука Иванович обошел лошадей, стоявших у хрептугов, ощупал овес, пожал в горсти, сыр ли, понюхал, на зуб пощелкал зернушки и пошел опять покалякать с мужиками. Потом осмотрел, куда постав поставили мед в яму, отведал ковшем, отпустил на водопой лошадей, погладил Аргамака. Встретил Встретив чужаго холопа. Это былъ холопъ сосѣда по табору Кн. Хованскаго, онъ подозвалъ къ себѣ.

— Скажи куму Князю Ивану Ивановичу, чтоб чтож шел пить ко мне, мед привезли. —

Когда он вернулся к повозкам, сын Аникита Иванович тоже встал и шел к повозкам, узнав, что приехали люди из двора. —

— Что Никиш! —так звал отец сокращенно Никишка. — Княгиня твоя, сказывают с попом ушла, велела не приезжать, — без тебя, мол, веселей, — пошутил отец.

— Чтож пущай. Я и здесь поживу. — Сын был похож на отца и лицом, и сложеньем, — только он был черный и больше отца. На сколько он был больше, на столько он был тише. Как будто огня было ровно столько же на большое тело и на малое. Теже были глаза, мягкие, сладкие, только у отца голубые, у сына кари, таж улыбка веселая, теже движенья складные, достойные. Теж волоса, только черные и покрупнее кудри у сына. Только отец не мог быть и с молоду так хорош, как сын. Сын был красавец и по росту и по лицу.

От леса и до Кожухова и за Кожухово и на право к самой реке сплошь стояли войска. С вечера был туман, поутру туман сел на землю, и, откуда ни взялись, паутины понеслись по воздуху, садились, ложились, заплетались на жневье, на кусты, на полынь, на шапки, кафтаны, носы людей, на спины лошадей, на козлы ружей. Золотые маковки на Симоновом монастыре, на соборах в Кремле горели огнем, река на загибе у Кожухова точно серебром политая стояла, не шелохнулась. Голоса песни слышны были издалека со всех сторон, а в Кожухове самом гремели пушки. Палили раз за разом из толстых пушек и раскатами пускали дробь, из ружей. Рассыпят дробь и, раз, раз, хлопнет какой отсталый солдат. И закричат много голосов и дым синий клубится, стелется над дерев деревней и перевертывается, не зная, куда убраться и собраться.

В Кожухове слышно было, гулял любимец Царский Лефорт Франц Иванович и угощал на имянинах Царя и всех придворных; — и по всему войску на этот день не было службы.

Обоз Московского полку стоял на полубугре у лесочка и в лесочке, верстах в двух от Кожухова.

У края леса на чистом [месте] рядком стояли шатры боярские, у кого из хвороста плетеные, натрушенные сеном, у кого полотняные, у кого войлочные кибитки. Побочь шатра у каждого была кухня в земле и шалашики для дворни, спереди на лужку стояли варки с конями или ходили спутанные лошади. Позади в лесочке стояли телеги, воза с повозками крытами и крытые коврами, кожами, циновками; другие телеги — с креслами и хребтугами. У этих телег стояли кони. Другие лошади спутанные или по воле ходили по лесу. Тут же были вырыты вырыту ямы, и в ямах стояли бочки, боченки с квасом, пивом, медами. —

Князь Иван Лукич Щетинин стоял на лучшем месте, против колодца. Шатер у него был войлочный, он сам привез его себе из похода. Кухня была плетеная и повозок за ним стояло шестеро.

Дворов было немного за Князем Иваном Лукичем, а и в деревне у него и на Москве он живал, как от 300 дворов. Всего было много и гостям он всегда рад был, и голодных и трезвых не отпускал от себя.174 Сын Григорий в этот день отпросился в Кожухово посмотреть на Царя. Из гостей никто не заходил. Иван Лукич пообедал один и лег спать в шатре на двух коврах, укрывшись песцовой шубой. Долго ему спать не давала пальба в Кожухове, все прислушивался, потом повернулся на правое ухо, то, что слышало. Левое у него не слышало, и только стал задремывать, услыхал у самой двери шаги и голоса. Демка с кем-то говорил. Он поднял правое ухо и услыхал, [как] Демка говорил: Как не узнать, батюшка, признал сейчас. Он небось выспался. Я разбужу. — — Ну буди, — сказал другой голос. Иван Лукич не признал хорошенько, чей голос. Только мелькнуло ему, что не любимой кто-то. — Ну да любимой, не любимой — гость, — подумал Иван Лукич, вскочил на коленки, скинул шубу, поморши поморшился , потер глаза, расправил бороду и встал. В дверях стоял сват Василий Ефимыч Курбатов, дьяк. За его сыном, за Петром, была дочь Ивана Лукича. Так тогда старуха пристала: «Отдай, да отдай, девка засиделась, a человек хороший». И отдал Марью, а никогда у него ни к свату, ни к зятю не лежало сердце. — Но Князь Иван Лукич вскочил, вышел навстречу. И низко поклонился, потом обнял свата и поцеловал три раза. — Ну не взыщи, свате, не чаял тебя видеть. Прошу милости. — Курбатов, Василий Ефимович также —

В походах встречались знакомые друзья, те, которые в век не увидались бы.

К Василию Лукичу собрались в этот [день] сосед Хованский Князь, Левашовы двое и сват Курбатов — дьяк с сыном, Преображенским солдатом. —

Пообедали и стали пить. Иван Лукич спорил с Курбатовым Василием Ефимовичем. Василий Ефимыч говорил, что немецкий строй лучше Русского, Иван Лукич спорил.

— Ты, братец, ты с пером знаешь как управл управляться , я тебе указывать не буду, а в ратное дело ты не суйся, дружок.

Василий Ефимович говорил:

— Почему ж имянно дело это управ управлять я не могу. Имянно. Дело ума. Немец ученее тебя, он и придумал. Ктоже зелье выдумал, наш что ли. Кто пищаль приладил, наш что ли? нет. —

— Того дня, именно, видал, анамесь, разлетелись, разбеглись наши конные, как исделали залпу из ружья немецкого, все и осели. — Так что ли, Князь, — обратился Курбатов к Хованскому Князю.

Хованский Князь сидел прямо, смотрел на Курбатова. Из себя был человек особистый, грузный.

— Твое здоровье, — сказал он.

— Так что ли? — повторил Курбатов. —

— Я тебе вот что скажу. Как проявились Немцы, стали им пропуск давать, не стало строенья на земле, и все к матери. — И Князь Хованский сморщился, махнул рукой. — Потому в книгах писано, тебе я чай известно. От чуждого чуждое поядите.

Курбатов поджал губы и опять распустил их, чтоб выпить меду. Выпив, сказал: — Без ума жить нельзя. Теперь все по планту разнесут и видна.

— Да чего по планту, — сказал Щетинин.

— А того, что не твого ума дело.

— Моего, не моего. (Меж них была враждебность, обыкновенная между сватами.) Ты пузо то отростил небось не на Немца, а на Русского.

— Нет слова, а когда Царь умнее нас с тобой. —

Щетинин вспыхнул, красное лицо в белой бороде.

— Царь! — сказал он. — Быть ему здорову, — и выпил.

— Царь млад! — Хованский махнул отчаянно рукой. —

— А и млад, не млад, нам его не судить, нам за него Богу молить, что он нас кормит, нас учит, дураков. Ты сына отдал и думаешь бяда. Да скажи мне Царь батю батюшка : отдай сына. Возьми. Сейчас двоих отдам. Любого, а то всех бери. Я ни живота, ни детей175 В подлиннике: дети Три следующие сноски принадлежат Толстому. (1) в обозе. (2) Лук и стрелы. (3) начало года было в сентябре. не пожалею, да не к тому речь. Ты говоришь, — тебе немцы наболтали, а ты и брешешь, что в Московском полку силы нет. Ну выходи, кто, — ей Демка, давай Аргамака.

Демка побежал к повозке. Аргамак ел овес, куснул Демку и, когда понял, повернулся, взмыл хвостом и заиграл с визгом.

— Накладывай седло.

— Да с кем же ты биться будешь? — сказал Курбатов, подсмеиваясь.

— Выходи, кто хочет. Да пей же. Кушай, Князь, Гришка, подноси. (сыну.) Сын поднес.

В конце 1693 года, (3) Ефремовский помещик Князь Иван Лукич Щетинин получил приказ государев, явиться на службу под Москву к новому году, 1-му Сентября с теми людьми, лошадьми и с тем оружием, с каким он записан был в разрядном Ефремовском списке.

В Ефремовском разрядном списке Иван Лукич был записан так: «Князь Иван, Княж Луки сын Щетинин, служит с 176 года, 27 лет, был на службах и ранен, крестьян за ним 132 двора. На Государевой службе будет на Аргамаке в саадаке, (2) с саблей да пара пистолей. С ним будет 8 лошадей простых; да с огневым боем, с пищалями 10 человек, да в кошу (1) 7 человек».

Был слух, что собирают войско опять в Крым на Татар, и много помещиков отписывались больными и отплачивались деньгами, чтоб не идти в поход. Но Князь Иван Лукич, хоть и много было дела в деревне, хоть и копны не все еще свезены были, как получил приказ, так стал собираться, приказал свое именье старшему сыну с Княгиней и день в день, в срок пришел к Москве со своими лошадьми, людьми и обозом. И привел с собой Кн. Иван Лукич, мало того, вполне всех людей и лошадей по списку, но лишним привел своего середнего любимого сына Никиту на Аргамаке с саблей, ружьем и пистолетами. Молодой Князь Никишка, как его звал отец, за то и был любимцом отца, что такой же был удалый, как и отец, и, хоть только весною женат, упросил отца взять его в поход с собою. В Москве старый и молодой Князь явились на смотр в Преображенское село к Ромодановскому Князю.

И Ромодановский хотел записать Щетининых в роту к Немцу Либерту, но Кн. Иван Лукич через холопа Князя Федор Юрьича Ромодановского упросил не записывать к Немцу, а записать к боярину Кн. Борис Алексеевичу Голицыну и послал через холопа в гостинец Кн. Федору Юрьевичу выношенного белого сокола.

В Москве Князь Иван Лукич простоял 3 недели у свата Кн. Ивана Ивановича Хованского и с сыном ходил к родным и знакомым на площадь и на Красное Крыльцо и видел патриарха и Царя Ивана Алексеевича и потом видел, как Царь Петр Алексеич возвращался из Архангельска. 23 Сентября в воскресенье они ходили смотреть, как солдатские полки, подъячие и стольники конные прошли через Москву в полном уборе с знаменами и пушками, с своим воеводой боярин боярином И. И. Бутурлиным Через три дни, слышно было, что Иван Иванович Бутурлин будет называться Польской Король, и все его войско — Поляки и что с ним то будет война; воевать будет Ромодановский Федор Юрьевич с потешными войсками и с дворянскими ротами, с теми, в которые записаны были Щетинины, отец с сыном. 26-го в праздник Іоанна Богослова велено было собраться всем в Преображенское село под Москвою.

Оттуда пошли все в поход, тоже через Москву, по Мясницкой улице. Щетининым с людьми пришлось ехать за ротой Тихона Никитича Стрешнева, а позади их ехала рота Князя Лыкова. Ратных людей было так много, что, когда шли по середине Мясницкой улицы, улице. то вперед поглядишь, до самого Китая города все конные во всю улицу, и назад поглядишь, — конца не видно. Старый Князь, хоть и 23 года не был в Москве — с тех пор как его сослали в вотчины при Царе Алексее Михайловиче, все, что он видел в Москве и теперь в войске, было ему не в диковину. Хоть и было нового много теперь, чего он не видывал прежде, он уже прожил 6 десятков и видал всячину. Старому умному человеку ничто не удивительно. Старый умный человек видал на своем веку много раз, как из старого переделывают новое, и как то, что было новое, опять сделается старое, потому в новом видит не столько то, почему оно лучше старого, не ждет, как молодые, что это будет лучше, а видит то, что перемена нужна человеку. Но для Никишки Щетинина177 не видавшего ничего кроме Ефреморского воеводы и полагавшего своих аргамаков и свои седлы лучше всех лошадей и седел на свете все, что он видел в Москве, было удивительно, и Клекоток, село отцовское, где он родился и вырос и был первым человеком, казалось, все серее и меньше и хуже, чем дольше он был в Москве. Теперь у него глаза разбегались. Их было в роте 120 дворян, а рот таких дворянских в их войске было 20 и, куда он ни смотрел, — вперед ли, назад ли, вокруг себя, — редкие были хуже убраны, чем он с отцом, половина была им ровня, а большая половина были много лучше их. Они с отцом ехали в середине первого ряда. Под отцом был приземистый, толстоногий, короткошеей чубарый Бахмат. Бахмат этот был первая лошадь по Ефремову. Никишка по первозимью прошлого года забил с него двух волков, не было ему устали, и скакал он хоть и не так прытко с места, как тот Аргамак, который был под ним, но скакал ровно, не сдавая на 40 верст. Но Бахмат хорош был в Клекотке, а тут под отцом не было в нем виду. Даже сам отец — хоть молодцоватее его и не было старика, мелок казался наравне с Хованским Князем, который ехал рядом на тяжелом сером, в яблоках, польском коне, в тяжелой узде с серебреной наузой, с махрами и гремячими чепями в поводьях.

Аргамак белесо буланый, на котором ехал сам Никишка, казался мельче, глядя кругом. Особенно вперед себя на Бориса Алексеевича Голицына, который ехал впереди лошади на две на белом фаре в тигровом чепраке и с золотыми махрами. Сам Борис Алексеевич был в собольей шубе, крытой си синим бархатом, и золотая сабля гремела у ног. Но не столько Кн. Борис Алексеевич, сколько один из его держальников. Их было 12-ть, сколько на этого держаль держальника , было завидно Никишке. На коротких стременах, на буром ногайском коне, с карабином золоченым, удал был. —

Когда вышли за Симонов монастырь, увидали поле и мост на реке. У моста стояли пушки и палили на ту сторону; с той стороны палили тоже. Закричали что-то, потом в дыму велели скакать и Борис Алексеевич отвернул в сторону, и все поскакали, смяли стрельцов и перескочили за мост.

Тогда закричали назад, и видно было, как стрельцы пошли в крепость. После поля стали табором у Кожухова. Кожихова Подъехал обоз, и Щетинины стали в повозках у леска рядом с пов повозками Хованского Князя. На другой день опять была война. И так шла эта война 3 недели. 6 Октября воскресенье дали войскам роздых.

179 Занялась заря, потухла только вышедшая над землею золотая утренняя звездочка, задымилось, забагровело по краю неба, зашелестил ветерок по лесу, по полям, по нескошанным снопам на полях и токах, запоздалым полосам и проснулся деревенской народ: кто в деревне по избам, по клетям, по подънавесам, и в поле у лошадей, и на дальних полях на жниве, и на посевах. — ‹Было дело в самый разгар страдного времени.

Старым людям мало спится, много думается.180 Иван Лукич старый Щетинин Князь уж давно не спал Анна Тихоновна Княгиня уж давно не спала.

Уборка запоздала от дождей, и все подошло разом. Не успели убраться с рожью, уж подошел овес, подсох в 3 дня и бежал так, что только по зарям надо было убирать его. А тут ржаные снопы надо было довозить, расставлять, молотить, убирать землю под посев и сеять. А тут и луга подкошенные дожидались уборки. Все подошло разом и народ работал дни и ночи.

Только занялась заря и потухла золотая утренняя звездочка, задымило, забагровело на востоке, осветилась земля и подул заревой ветерок, и старики и старухи стали подниматься.