Вместе с этим он не переставая возмущался на насилия, которые производились над его друзьями, и бежал, был пойман в конспиративной квартире, где был типографский станок. Его сослали в Якутскую область.

Нехлюдов не то что не полюбил его, но никак не мог сойтись с ним, в особенности, что со всеми добрый Вильгельмсон был особенно недоброжелателен и строг к Нехлюдову. В жизни Вильгельмсон был аскетом. Питался одним хлебом и был девственник. Несимпатичны же были Нехлюдову Новодворов и Кондрашев.

Пятый и последний, Семенов, был единственный сын заслуженного генерала, помещика южных губерний. Это был даровитый, прекрасно воспитанный юноша, которого ожидала во всех отношениях блестящая карьера. Кроме того, что он прекрасно говорил на 3 -х языках, у него был задушевный баритон, которым он прекрасно владел, так что он был балованный счастливец. Все, кто его знал, любили его. Еще в университете он попал в революционный кружок и отчасти из самолюбия — он всегда выдавался среди товарищей, — отчасти из дружбы, главное же, из желания жертвы и подвига страстно отдался делу служения задавленному народу. Деятельность его состояла в том, что он, благодаря своей привлекательности, вербовал в самых разнообразных кругах членов революционной партии, составлял прокламации, распространял их и давал большия деньги на революционное дело. Он отдал свое 100-тысячное состояние, его арестовали, судили и приговорили к ссылке. Он бежал, ранив жандарма, его приговорили к смертной казни, заменив ее бессрочной каторгой, и продержали два года в тюрьме. В тюрьме у него сделалась обычная тюремная чахотка, и теперь его, с кавернами в легких и ночными потами, худеющего и кашляющего кровью, вели на каторгу в Кару.

Это был человек теперь самых разнообразных настроений: то он бывал необыкновенно весел, нежен, и добр, то мрачен и озлоблен, но и в том и в другом состоянии он неизбежно заражал других своим настроением, так он был искренен и, несмотря на свою болезнь, привлекателен и физически и нравственно.467 Он, главное, был поразительно правдив и этим особенно привлекал к себе Нехлюдова. Нехлюдов нежно, как меньшего брата, полюбил его.

Другой, тоже очень уважаемый, хотя и менее Новодворова, политический ссыльный был Анатолий Крыльцов.

Анатолий Крыльцов был также способен, как и Новодворов, но отличался от него одной, кажущейся незаметной, но резко отличавшей его от Новодворова чертой: он не высоко ценил себя и потому высоко ценил других и понимал их и потому постоянно рос и совершенствовался сам.

Анатолий Крыльцов был единственный сын заслуженного генерала, помещика южных губерний. Отец его умер. Оставалась одна мать, даровитая женщина, страстно любившая сына. Юношу ожидала во всех отношениях блестящая карьера. Кроме того, что он был красив, прекрасно воспитан и любезен, т. е. вызывал любовь к себе, он был необыкновенно способен к умственным занятиям. Он шутя кончил первым кандидатом математического факультета и, не приписывая никакого значения ни своим знаниям, ни своему диплому, который он приобрел больше для матери, поступил вновь на естественный факультет. На втором курсе естественного факультета он попал в революционный кружок и отчасти из самолюбия — он всегда выдавался среди товарищей, — отчасти вследствии негодования против грубого насилия правительства, отчасти из дружбы, главное же, из чувства собственного достоинства, желания показать, что он не боится и готов на жертву, он отдался революционной деятельности. Деятельность его состояла в том, что он, благодаря своей привлекательности, вербовал в самых разнообразных кругах членов революционной партии, покупал запрещенные книги и давал их читать и давал деньги на революционное дело. Его арестовали и посадили в тюрьму, где содержались политические. Это было в самое жаркое время борьбы правительства с революционерами: были убиты Кропоткин, Мезенцев, были открыты подкопы, и половина России была на военном положении.

В том университетском городе, в политическом отделении тюрьмы, в которую был посажен Крыльцов, властвовал от природы недалекий и ненравственный Генерал-адъютант, совершенно одуревший от данной ему власти и желания отличиться решительными мерами.

В тюрьме в одно время с Крыльцовым сидело человек 10 политических. Они все по обычаю тюрьмы перестукивались. Крыльцов скоро понял 1 неразобр *** . , рассказал, кто он, и ему рассказали его соседи, кто они. В тюрьме этой, как и во всех этих ужасных учреждениях, было то, что чем выше было начальство (и потому, что оно более развращено, и потому, что оно не видит всей жестокости творимых ими дел), тем оно было жесточе, и чем ниже, ближе к самому делу, тем добрее. Так было и здесь. Начальство требовало строгой одиночности, а сторожа допускали не только перестукивание, но и выпускали некоторых из содержимых в коридор. Они подходили к дверным окошечкам и разговаривали, передавали новости города, пели иногда хором. Из всех, сидевших тогда в тюрьме, Крыльцов больше всех обратил внимание и сблизился с знаменитым революционером, который бежал потом, и с другим, очень нервным человеком, которого он встречал на воле и который сошел с ума в этой тюрьме. Ближе же к нему сидевшие три заключенные по одному делу менее занимали его. Один был бывший студент, человек странный, говоривший всегда какими то загадочными выражениями, потом Поляк, совсем молодой человек, Лозинский, и мальчик, черненький Еврей, которому на вид казалось лет 15, но которому и в действительности было только 17 лет. Оба эти молодые человека, Лозинский и Розовский, так звали еврейчика, были так молоды и жалки, что сторожа пускали их ходить по коридору, и они часто подходили к двери Крыльцова и говорили с ним. Крыльцов давал им папиросы, они рассказывали ему про то, что знали. Взяты они были за то, что передавали брошюры. Дело это было не важное, и за это их могли только сослать, но случилось, что когда их повели 3 солдата, то тот, бывший студент, который сидел теперь с ними, подговорил их броситься на солдат, отнять ружья и бежать. Это не удалось, и их должны были судить за покушение на нападение с оружием и приговорили двоих, Лозинского и Розовского, к смертной казни. Тот же, бывший студент, куда-то исчез. Как потом узнали, он выдал товарища, и его выпустили.

Вернувшись из суда, Лозинский и Розовский сами рассказали сотоварищам решение суда. Товарищи успокаивали их, что преступление так не важно, что ни в каком случае не конфирмируется решение генерал губернатором.468 Слова: генерал-губернатором написаны рукой Т. Л. Толстой. И еврейчик Розовский совершенно успокоился и, как всегда, по вечерам после поверки подходил по сводному коридору к двери Крыльцова, курил папиросы, которые он давал ему.469 и болтал о всяких пустяках. Лозинский же, белокурый, кудрявый, с широким лбом и синими глазами и белой крепкой шеей, красивый юноша, сделался очень сосредоточен, читал евангелие и прощался с сестрой и братом, которые приходили к нему. Все это рассказывал Крыльцову Розовский своим тонким голоском с еврейским акцентом. Оба с Крыльцовым осуждали Лозинского за его сантиментальность. Разговоры с беззаботным, веселым Розовским и начавшийся допрос знаменитого революционера, который тоже каждый день передавался Крыльцову перестукиванием, так заняли Крыльцова, что он совсем забыл думать о приговоре над двумя юношами. Вдруг, 5 дней после того, как Розовского и Лозинского водили на суд, добродушный, недавно поступивший сторож принес Крыльцову купленный табак и чай и, отдав вещи и сдачу, остановился, хотел что то сказать, начал, прокашлялся и остановился.

— Что ты? — спросил Крыльцов.

— Да полно, сказывать ли? — Он вздохнул и тряхнул головой.

— Об ком, обо мне?

— Нет, об вас ничего, а должно ребятам конец.

— Каким ребятам?