Тотчас же по вступлении её в кружок революционеров один из выдающихся членов влюбился в нее и предложил ей свободный брак. Она расхохоталась и объявила ему с такой убедительностью, что он дурак, если может заниматься такой ерундой, как она называла всегда влюбление, что он уже больше не повторял своей попытки, и репутация её непромокаемости в этом отношении настолько установилась, что знавшие ее уж не обращались к ней с любовными предложениями. От приставаний же ее спасала ее большая физическая сила, помогала ей при грубых на нее нападениях тем, что редкий мущина был сильнее её. Один раз на улице господин пристал к ней и, не смотря на её строгий отпор, взял ее за талию. Она повернулась и схватила его за шиворот, встряхнула и так толкнула его несколько раз о фонарный столб,450 так что господин поспешно удалился. что он только об одном просил, чтобы она его выпустила.

Уйдя из дома, она прежде всего поступила вместе с другой революционеркой на суконную фабрику, но скоро они обе ушли, не выдержав тяжелых условий, и Марья Павловна пошла в деревню, где учила детей и взрослых, но451 по доносу была изгнана и вернулась в город. была арестована, но скоро выпущена по недостаточности улик. Руководитель партии оставил ее в городе, где она занималась в тайной типографии. Находясь во время обыска на конспиративной квартире, где в комнате был ранен полицейский, она приняла выстрел на себя. Ее опять посадили, судили и присудили к каторге.

Как справедливо, что всякое злое дело, роняя человека в его собственном мнении, проторяет (если только он не раскается) дорожку к еще более злым делам, также справедливо и то, что всякий самоотверженный поступок, поднимая человека в его собственном сознании, вызывает его, если он не возгордится своим поступком, на желание совершения еще более добрых дел. Так это было с Марьей Павловной. Радостное сознание того, что она пожертвовала собой для общего блага, как бы подчеркнуло для неё прелесть самоотвержения просто для самоотвержения. И с этой поры, как ни узок был круг её деятельности в тюрьме, на этапах, она пользовалась всяким случаем сделать усилие, жертву, для того чтобы сделать доброе другим. Один из теперешних товарищей её, Новодворов, шутя говорил, что Марья Павловна предается спорту благотворения. И это была правда. Весь интерес её жизни состоял теперь, как для охотника найти дичь, в том, чтобы найти случай служения другим. И этот спорт сделался привычкой, сделался делом жизни.

Всякий человек более или менее служит и себе и другим. Одни большую часть своей деятельности направляют на служение себе и меньшую на служение другим, другие, наоборот, меньшую употребляют на служение себе, а большую на служение другим. И если есть несчастные уроды, которые служат только себе, то есть и такие исключительные существа, которые сознательно служат только другим, и такова была теперь Марья Павловна.

Марья Павловна Щетинина была девушка высшего круга. Теперь на ней ничего этого не было видно. Это можно было узнать только по рассказам и потому, что она хорошо говорила на двух языках. Теперь это было всегда готовое на служение другим добродушное существо,452 одаренное почти мужской физической силой и большой физической красотой. не смотря на обращающую на себя внимание красоту лица и тела, совершенно равнодушное к производимому на мущин своею внешностью впечатлению. Она обувалась и одевалась не только просто, но бедно, в особенности потому, что отдавала с себя другим все, что присылал ей её богатый брат. Она была дочь богатого генерала, мать её умерла еще рано,453 С самого детства она предпочитала физическую работу ученью. и на 20 -м году ушла из дома и отдалась революционной деятельности. Недовольство своим привилегированным положением проявлялось в ней с первой молодости. Еще ребенком она испытывала отвращение к господской жизни и бессознательно из двух лагерей: одних работающих, а других ничего не делающих и строго взыскивающих с работающих не могла не предпочитать работающих и бессознательно льнула к ним. Обед с слугами, повары у плиты, уборка комнат горничными, хуже всего дорогие платья, кучера на морозе и выезды, на которых ей было скучно, — все это заставляло ее страдать.454 что она не может быть, как другие. Когда ей минуло 16 лет, ей случилось узнать о безнравственной жизни своего старого отца, который требовал от неё уважения к своей любовнице. Она боролась, но покорялась и была уныла. В таком положении застал ее Крыльцов, познакомившись с ней после своего заключения. Он понял, что она была бессознательная народница, и посвятил ее в учение земли и воли. Она вдруг ожила. Революционное учение народничества, с которым ее познакомил учитель физики, ничего не открыло ей нового, но привело в сознание то, что было в чувстве. Ей вдруг стало ясно, что все то, чего она стыдилась — своих грубых вкусов, — было хорошо, а все то, чего она не могла достигнуть — спокойной роскошной жизни, — было дурно.455 То, что было в смутном чувстве, стало в чувстве, усиленном сознанием. Она страшно отдалась народничеству: стала посещать лекции, собрания, к себе приглашала единомышленников. Но надо было делать, a дела не было, и эта бездеятельность тяготила ее. В это же время она узнала о безнравственной жизни своего отца. Его любовница, светская женщина, подсмеивалась над нею и её новыми друзьями. Происходили столкновения и сцены.

Она сошлась с курсистками и революционерами и стала посещать их собрания. Отец запретил ей.456 Зач.: продолжать отношения с революционерами. Это возмутило ее тем более, что в последнее время она узнала про безнравственную жизнь старика отца. Она объявила ему, что если он запрещает ей общение с теми людьми, которые ей дороги, она уйдет из дома. И действительно ушла и уехала с товаркой в провинцию457 где, познакомившись с знаменитой Бардиной, в кружок народников и там сначала поступила работницей на фабрику, а потом, не выдержав долго, переехала458 в университетский город, где было собрание членов Земли и Воли, и там, в кружке народников, занималась печатанием в тайной типографии. в деревню, где стала учить крестьянских детей. её обращающая на себя внимание физическая красота много доставляла ей неприятностей.459 Руководитель кружка народников рассказывал, что он в первое время влюбился в нее, старался общаться с нею и раз выразил ей свои чувства и предложил ей свободный брак, но, как он расскавывал, она, выслушав его, выразила такое удивление его словам и такое огорчение тем, что он может заниматься такими пустяками, когда столько им предстоит важного дела, что ему самому стало стыдно, а, главное, совершенно ясно, что для неё теперь не существует любви и что любовь для неё была бы унизительным падением. Эта полная преданность делу общему, заступившая в ней совершенно женское чувство, и потому товарищеское отношение её к мущинам спасали ее от любовных предложений товарищей; большая же физическая сила спасала еe от грубых приставаний чужих мущин. В нее очень часто влюблялись и делали ей предложение, и всякий раз она выражала удивление, что в то время как было столько важного и интересного дела, можно было заниматься такими глупостями, как любовь, и *** она питала непреодолимое отвращение и гадливость к тому, что скрывалось под этим чувством. Так что близкие ей люди знали это и уже не тревожили ее в этом отношении, и в знакомом кружке это спасало ее от неприятности любовных предложений. Но от незнакомых она часто подвергалась грубым нападкам, в особенности потому, что она одевалась по мещански. От этих людей ее спасала большая физическая сила. Один раз на улице офицер пристал к ней и до тех пор не отставал, пока она, рассердившись, не схватила его за ворот пальто и так встряхнула и толкнула о фонарный столб, что он рад был, когда она пустила его.

Попала она под суд и ссылалась в каторгу на Кару за то, что, приехав в город, остановилась на квартире, где была тайная типография. Она приняла на себя выстрел, который был сделан в темноте одним из революционеров в жандармов, делавших обыск. На вопрос, кто стрелял, не смотря на то, что она и не видала револьвера, она сказала, что это была она, спасая этим знаменитого революционера, который был приговорен только к ссылке и оттуда бежал заграницу. Как справедливо, что всякое злое дело, роняя человека в его собственном мнении, проторяет (если он только не раскается) дорожку к еще более злым делам, также справедливо и то, что всякий добрый самоотверженный поступок, поднимая человека в его собственном сознании, вызывает его на желание совершения еще более добрых и самоотверженных дел. Так это было с Марией Павловной. Радостное сознание, что она пожертвовала собою для общего блага, как бы подчеркнуло для неё прелесть самоотвержения просто для самоотвержения. Кроме того, дожидаясь суда, она в тюрьме, где не давали никаких книг, кроме Нового Завета, в первый раз прочла там нагорную проповедь.460 и поняла радость добра. С этой поры, как не узок был круг её деятельности в тюрьме, на этапах, она пользовалась всяким случаем сделать усилие, жертву, для того чтобы сделать доброе другим.

Таковы были женщины, с которыми путешествие сблизило Маслову.

Из мущин же самым важным лицом считался магистр естественных наук, смелый революционер,461 плешивый, коренастый, сын купца Новодворов.462 и бывший богатый помещик, кандидат университета Крыльцов.

Новодворов считался всеми теми, кто его знал, чрезвычайно умным человеком. И он действительно должен был быть признан человеком огромного ума, если под умом разуметь количество усвоенных чужих мыслей. Если же под умом разуметь способность самобытно смотреть на вещи, с новой, своей, исключительной стороны и, веря себе, делать выводы из своего умственного опыта, то он был не очень умен. Способность ума была в нем скорее ограничена и неразвита вследствии привычки запоминать чужия мысли. С самых первых шагов жизни Новодворов, еще будучи Степашей, имел огромный успех и представлялся и родителям и учителям в гимназии чудом ума. И действительно, движимый самолюбием, он быстро достигал всего того, за что брался и в умственном, т. е. в обогащении памяти чужими мыслями, развивался и шел вперед вплоть до конца университета и до магистерского экзамена и диспута. Но тут он остановился в своем умственном развитии в этом направлении, также как люди останавливаются на известном пределе в физическом.463 Люди, которые развивают в себе только видимые, одобряемые другими свойства ума—памяти, очень скоро доходят до предела этого развития или до такого предела, при котором увеличение почти незаметно, и скоро до того предела, с которого начинается уменьшение, в роде того, как это бывает с атлетами, Сначала увеличение идет очень быстро, потом, как это бывает с атлетами, останавливается и, наконец, спускается. Новодворов испытал это в то время, как он кончал магистерский экзамен.464 Развитие его остановилось, a самолюбие требовало удовлетворения. Дальше в этом направлении некуда было идти. Он знал все, что было написано по избранному им предмету. Оставалось только прочитывать то, что вновь писалось по тому же предмету. Надо было удовольствоваться ролью пятистепенного ученого. Оставление при университете и обещание кафедры удовлетворило его не на долго. Ему нужно было первенство, то самое, которое он имел в гимназии и в университете и перед преподавателями и перед товарищами, а этого первенства в профессорстве не только не было, но было совершенно обратное. В диссертации он рискнул высказать не чужия, а свои мысли о пангенезисе. Диссертация его, напечатанная в журнале, была осмеяна. И в это время поднялась студенческая история, в которой он, с целью получения кафедры, примкнул к противникам студенческого движения и подвергся нападеньям всей либеральной партии. Тогда он поехал заграницу и после свидания с главарями революционного движения вдруг переменил свои взгляды и вернулся революционером и скоро занял удовлетворявшее его самолюбие положение руководителя партии. Многие из знавших его удивлялись той перемене, которая произошла в нем, но перемена эта была вполне естественна. Все высказываемые им мысли, и прежде и теперь, были не его мысли, не были связаны с его внутренней жизнью, а были запомнены им к достижению известной цели. Цель изменилась, понадобились для достижения её другие мысли, и потому очень естественно, что он запомнил эти мысли и высказывал их, как он умел, с большой убедительностью.

Прежде это были мысли о ножках каракатицы и пангенезисе, теперь это были мысли о прибавочной стоимости и железном законе. Вообще обо всем, о чем он говорил, он высказывался с большою убежденностью, преимущественно потому, что с большою узостью взгляда и, главное, с сознанием совершенной непогрешимости, которое действовало на слушателей. Он очень многое знал благодаря своей огромной памяти и потому привык окончательно решать всякие научные вопросы и точно также решал и вопросы нравственные и художественные. Поступки и художественные произведения, какие бы то ни было, не возбуждали в нем никаких чувств, помимо того, что они были ему выгодны или невыгодны. Ни про какой поступок, если только он не касался его лично и он не знал о нем мнения авторитетов, хорош он или дурен, точно также он не мог сказать ни про песню, ни про картину, ни про стихотворение — хорошо оно или дурно; но он считал своей обязанностью образованного человека высказывать о них суждение, и он решительно высказывал их, соображаясь с тем, что он читал в признаваемых им хороших книжках. Тогда уже мнение его было непоколебимо. Так что он был совершенно непроницаем ни для каких живых мыслей. В особенности если ему уже случалось высказать о предмете свое мнение, это мнение казалось ему священным уже потому, что оно было высказано им.

Ко всем людям, мущинам, он относился как к соперникам во всех отношениях и охотно поступил бы с ними, как старые самцы обезьяны поступают с молодыми, если бы мог. Он вырвал бы весь ум, все способности у других людей, только бы они не мешали проявлению его способностей. Нехлюдов был ему в высшей степени противен, и он постоянно старался делать ему неприятное. Хорошо же он относился к людям только тогда, когда они служили ему, преклонялись перед ним. Так он относился к опропагандированному им рабочему Кондратьеву, который шел теперь с ним в Якутскую область.

С женщинами же, хотя он принципиально и был за женский вопрос, он обращался презрительно, считая их всехь в глубине души глупыми и ничтожными, за исключением тех, в которых он был влюблен и пока он был влюблен в них. И с теми, в кого он был влюблен, был восторженно сантиментален.465 Он начал было ухаживать за Масловой, но заметив, что это осуждалось товарищами, он прекратил это, но относился к ней презрительно, называя ее почему то К здоровью своему он был очень заботлив и до последней степени мнителен, не смотря на очень сильное сложение и здоровье. Всякую религию он считал атавизмом, варварством; понятие Бога ненавидел и признавал истинным только дарвинизм и законы материального мира. На положение свое теперь, на пути в каторгу, он смотрел то с гордостью мученика и опасного врага правительства, который еще покажет себя, — он все старался бежать, — то чаще всего как на ужасную ошибку.466 Он говорил о самоотвержении, о принесении себя в жертву для мира, но не верил в это нисколько и чувствовал, что все это неправда. Таков был самый видный из 9 политических, наиболее всех уважаемый товарищами и наименее симпатичный Нехлюдову.

Человек этот, с самого вступления Масловой в их кружок, стал смотреть на нее нехорошим, который она очень хорошо знала, взглядом, но потом, под влиянием серьезной защиты Ранцевой, он оставил ее и обратил свои чувства в сторону Птички; Маслову же он дружелюбно-шуточно прозвал donna Catharina. Маслова уважала его, боялась и не любила.

С остальными тремя Нехлюдов не мог общаться душевно, хотя отношения между ним и ими были хорошия. Из остальных трех самый оригинальный был плешивый бородатый Вильгельмсон, тот черный мрачный человек с глубоко под лбом ушедшими глазами, которого Нехлюдов заметил еще в конторе, где он в первый раз увидал политических. Вильгельмсон был сын небогатого помещика. Он по студенческой истории был выгнан с первого курса. Решил пойти в народные учителя. Его арестовали за вольные мысли, которые он передавал ученикам и связи с народниками и сослали в дальний уездный город Архангельской губернии. Там он жил один, питаясь одним зерном, и составил себе философскую теорию о необходимости матерьяльно воскресить всех умерших.