— А полячку с еврейчиком.

— Как? Какой конец?

— Плотники пришли, строят.

— Какие плотники? что?

— Шафот устанавливают тут на дворе на нашем. Не хотел сказывать. Только не говорите никому. Пуще всего им не надо сказывать, — добавил сторож дрожащим голосом и ушел.

Крыльцов слышал, как шаги его простучали под сводами, как он подошел еще в конец к окошечку сотоварища и, вероятно, тоже рассказывал.

Обыкновенно перестукивались обо всех важных новостях тюрьмы, но теперь ни Крыльцов не стучал, ни к нему не стучали — это было слишком страшно и потом почему то боялись, также как и сторож, чтобы не узнали те, кого это касалось. Вероятно, они не знали. Чувства ужаса, злобы, бессилия и отчаяния весь вечер волновали Крыльцова и умерялись только надеждой, что этого не будет, что что-нибудь случится и помешает этому. В коридорах и в камерах весь вечер была страшная тишина. — Только сторож после поверки еще раз подошел к оконцу Крыльцова. Крыльцов еще издалека услыхал его и вскочил с постели и подошел к двери и шопотом — видно, ему надо было поделиться с кем-нибудь своим волнением — сообщил ему, что привезли палачей из Москвы и что устанавливают две виселицы.

— Мимо них и пройти боюсь, — сказал он.

Крыльцов понял, что, них значит: Лозинского и Розовского.

— Вот до чего доводят, — сказал сторож и как будто икнул, отошел от двери на цыпочках, а потом пошел во всю ногу. Только что сторож отошел, Розовский, камера которого была напротив наискоски, закричал своим тонким голосом:

— Что он вам рассказывал, Крыльцов?

— Ничего, он об табаке, — ответил Крыльцов.

Все затихло, Крыльцов не спал всю ночь. И только что задремал перед утром, как услыхал железный звук отпираемой двери и шаги не одного, а многих людей. Это были смотритель, его помощник и караул. Они прошли к камере Лозинского и Розовского и остановились против них. Тишина была мертвая. Вдруг среди этой тишины раздался особенный, не похожий на его обыкновенный, голос помощника.

— Лозинский, — как будто взвизгнул он, — вставайте. Надевайте чистое белье, — сказал он уже проще.

И опять все затихло. Крыльцов, прижавшись головой к отверстию, ловил все звуки. Кто-то из караульных кашлянул. Дверь Лозинского дрогнула, очевидно он прислонился к ней, и послышался его странно спокойный голос, произносящей страшные слова: