(В след. главах: 1) деньги, 2) ложный стыд).

Уже первое правило, которое я задавал себе для будущей жизни, — усовершенствование, я не исполнил в первый день моего переезда к Нехлюдовым. Мы заболтались так долго свечера, что проснулись, когда солнце уже было высоко, и то Дмитрий разбудил меня. И голова была тяжела, и в теле б был какой-то нездоровый жар. Первая мысль моя при пробуждении была, что я большой и на свободе. Никакая мысль не лезла мне в голову, к каждой примешивалось сознание свободы и желание доказать другим и еще более убедиться самому, действительно ли я такой же большой, как другие. Первое выражение этой мысли было то, что я пил чай, не одеваясь, и курил трубку, кот которую взял у Дмитрия, и раскашлялся и раскраснелся так, что думал, я задохнусь, но сказал, что это ничего без привычки, но что я куплю себе табаку и трубку и, когда буду один, буду понемножку приучаться к табаку. Часов в 12 пришел Д Дубков , и мы так, не одеваясь, сидели до самого обеда, болтали глупости, и мы с Д Дмитрием были совершенно другими людьми, чем вчера вечером. Меня мучила мысль, что верно еще я не совсем большой или хуже других, что не могу курить Жуков табак также, как они, и в тот же день пошел на Арбат, купил у Бастанжогло на 5 рублей ассигнациями Жукова табаку, 2 стамбулки и черный липовый чубук, накурился один в комнате Дм Дмитрия до того, что голова у меня пошла кругом, что я испугался, взглянув на свое бледное, как полотно, лицо в зеркало, и что, наконец, меня вырвало! Я помню, в каком я ужасном положении был с полчаса времени после этого. Я лежал на диване, над тазом; вокруг меня на полу валялась вонючая трубка и окурки; голова ходила кругом, ужасно тошнило, и вся внутренность поднималась. Бессмысленно вперив мутные глаза в начатую четверку табаку, стоявшую на стуле, с тупым вниманием глядя на 2 -х львов, поддерживающих герб В. Ж Жукова , и читая и перечитывая надпись «лучший американский табак», я с отчаяньем в сердце и с маленьким страхом даже за свою жизнь думал, что нет, не большой еще я, и что видно, не быть мне никогда большим, как другие, и не пускать никогда длинных струек дыма через русые усы и никогда, никогда видно не суждено мне затягиваться. —

(В деревне женитьба отца на женщине низшего круга роняет отца во мнении сыновей, тем более, что лишает их последней надежды на его состояние, уже ненадежное как игрока. Холод между отцом и сыновьями, откровенный разговор об этом предмете между братьями, раззорение отца и самопожертвование детей, но невозможное вполне, потому что они начали жить. Владимир судит холодно и отказывает, потому что не может. Николай сентиментальничает, обещает и не исполняет, потому что не может. В Владимир женится и поправляет отца. Николай оригинал.)

За обедом, который также, как и все Нехлюдовское, носил на себе какой-то особенный отпечаток строгости, простоты и изящества, Катерина Дмитриевна спросила у Дм Дмитрия , когда он лег спать, и когда я, думая сказать приятное, объяснил, что мы с ним болтали до 2 -х часов ночи и встали в 10, она, не отвечая мне, серьезно обратилась к Дмитрию и, как-то особенно пристально глядя на него, внятно и с расстановкой сказала ему.

— «Я прошу тебя, Дмитрий, никогда не ложиться позже 12 и всегда вставать раньше 8-ми. Обещаешь?»

— «Обещаю, maman», отвечал он серьезно.

Тем разговор их об этом и кончился, но меня ужасно покоробило от него.

— «А знаешь, нынче вечером я в первый раз пью чай в саду, в тетинькиной беседке», сказала М- *** me Нехлюдов. М М-me К. и Капустин обещались приехать ко мне — я их угощиваю воздухом.

«Смотри же, Митя, и вы, господа», сказала Лиза, к великой радости моей, смешивая в одно вы меня и большего Дубкова: «не оставайтесь долго на этом гуляньи». — Она знала, что мы собирались после обеда, по предложению Дубкова, на гулянье на Пресненские Пруды. —

Дубков сказал, что он непременно приедет и привезет с собой Дмитрия.

— «А вы?» спросила она у меня.

— «Я никак не могу, потому что вечером меня звали Валахины», сказал я, и это не только была совершенная ложь, но я даже 2 года не видался с Валахиными, но потому ли, что нынче утром я думал о том, съездить ли мне или нет с визитом к Валахиным, или потому, что я полагал, это мне придаст значение, что В Валахины звали меня, или просто потому, что я думал, хорошо будет показать, что я не слишком радуюсь приглашению, что не вы, мол, одни только желаете меня видеть, дело только в том, что солгал самым отчаянным и беспричинным образом и тотчас же покраснел и сконфузился так, что наверное все заметили, что я лгу. Я даже заметил, что Лиза и Д Дмитрий отвернулись от меня и заговорили о другом с выражением, к которое я впоследствии часто замечал в людях, когда очень молодой человек начинает очевидно лгать им, и которое значит: зачем он, бедный, лжет, из чего он старается, ведь мы знаем, что он лжет.

Потом я узнал, что В Валахиных не было в городе, и что Н Нехлюдовы должно быть знали это.

Ни в детстве, ни в отрочестве, ни потом в более зрелом возрасте я не замечал за собой порока лжи, напротив даже — могу похвалиться — был всегда слишком правдив и откровенен, но в первую эпоху юности, признаюсь, на меня часто находило это странное желание беспричинно лгать самым отчаянным образом, отчаянным потому, что я лгал в таких вещах, в кот которых ужасно легко было поймать. Мне кажется даже, что тщеславное желание выказаться тем, чем не есть, соединенное с неопытностью в жизни, надеждою солгать безнаказанно, не быв пойману, и были причиною этой странной слабости. — Мне бы было гораздо веселей оставаться у Нехлюдовых, как приглашали меня, но мысль, что я буду на гуляньи ходить с адъютантом, и что, может-быть, в этом-то выгодном для меня положении буду я встречен ею, и начнется, доставляли мне такое наслаждение, и вообще влияние Дубкова, кот которое было необоримо на меня во время дня и в обществе, сделали то, что я просил Д Дмитрия ехать с нами, и мы тотчас после обеда отправились гулять под музыку на Пресненские Пруды. — Гулянье это однако не доставило мне слишком большего удовольствия. Сначала мы под музыку ходили по дорожкам. Дубков стучал саблей, кланялся знакомым, говорил с женщинами, и я находился в каком-то торопливом, беспокойном состоянии духа, ничем не мог наслаждатся, так постоянно, неотвязчиво занимала меня мысль о своей персоне. Я боялся не отстать или не опередить Д Дубкова и Н Нехлюдова , чтобы не подумали, что я постороний; боялся и слишком близко ходить с ними, чтобы они не подумали, что я считаю за честь быть с ними на ноге равенства; я боялся ходить, слишком гуляя, боялся и быть слишком развязен; я боялся говорить слишком много, боялся молчать слишком долго. Когда подходили их знакомые, я боялся, чтобы они стыдились за меня. Потом мы пошли в кофейную играть на бильярде. Там мне стало еще хуже; мне казалось, что все решительно смотрят на меня и удивляются, каким образом и зачем попал я в такое место, особенно когда я стал играть с Д Дубковым и, вместо *** того , чтобы толкать шаров, ездил кием вскользь по ним, и какой- то барин, сидевший тут же в шляпе, строго смотрел на меня.

— «Ну что за охота тут быть, сказал Д Дмитрий , пойдемте лучше в сад и велим туда себе чаю дать».