— «К бабе пойду, твоя хозяйка то жива, — у ней возьму! Я скажу, что Зверчик велел».

— «Ты ей, бляди, не говори. Ох, погубила она меня. Матушка померла?»

— Да.

Ерошка пошел зa вином. Кирка разговаривал с чеченцом. Он просил водки. Водка была у Ерошки. Чеченец выпил один и пошел спать. Они говорили, как отпустил наиб Кирку. Ерошка п принесъ то. Кирка выпил две чапуры.

Ерошка: «Ну зачем пришел? еще начудесишь».

— «Нет, завтра повижу и уйду. Могилкам поклонюсь. Она стерва».

Ерошка: «Она не виновата. Офицер просил, замуж брать хотел, она не пошла».

Кирка: «Все чорт баба, все она погубила; кабы я и не знал, ничего бы не было». Он задумался: «Поди, приведи ее, посмотрел бы на нее. Как вспомню, как мы с ней жили, посмотрел бы».

Ерошка: «А еще джигит: бабе хочет повериться».

Кирка: «Что мне джигит. Погубил я себя; не видать мне душеньки, не видать мне ма матушки . Убьем его? право? Убью, пойду — паду в ноги». — Песню поет. — «Что орешь?» — A мне все равно. Пущай возьмут, я им покажу, что Кирка значит. — «Да завтра уходи». — Уйду. Федьку зарежу, Иляску зарежу и уйду. Помнить будут.

Ерошка: «Каждому свое, ты дурно не говори, тебе линия выпала, будь молодец, своих не режь, что, чужих много».

«Я к бабе пойду». — «Пойди!» и опять песню.35 Трудно допустить, чтобы Толстой мог тут думать о Елизавете Ксаверьевне Воронцовой (1792—1880) — жене наместника, уже по ее возрасту; вероятно перед ним вставал образ жены сына наместника, той самой Марьи Васильевны, которую он позднее показал нам в «Хаджи-Мурате».

Мар Марьяна : « Д Дядя Е Ерошка отложи». — Чего? — «Ты отложи, я видала». — Что врешь, никого нет. — «Не отложишь, хуже будет». Кирка: «Пусти!» Марьяна вошла в хату, прошла два шага и упала в ноги мужу.

Кирка ничего не говорил, но дрожал от волн волнения .

— «Станичный идет с казаками!» крикнул Ерошка, смотревший в окно. Чеченец и Кирка выскочили и побежали. Кирка выстрелил в Ерошку по дороге, но не попал. Ерошка засмеялся. Никто не шел, Ерошка обманул их, не ожидая добра от этого свиданья. —