Мы женимся в деревне, приедут его и мои родные, привезут музыку из города; дней 5, 6, неделю мы повеселимся, потом с ним и с Машей поедем к нему в его хорошенькой домик, который будет такой свеженькой, веселинькой, с коврами, гардинами и колонками. Он введет меня в мой кабинет, убранный, как игрушечка, и спросит:

— Что, не скучно тебе будет тут со мной, моя фиалочка?

И мы одни будем в комнате. Я обхвачу его руками, я встормошу его волосы.

— Ежели бы тебя не было, мне бы было хорошо, а с тобой мне везде скучно, — скажу я.

И он улыбнется своей улыбкой и уйдет, чтобы мне не скучно было с ним и чтобы я не путала его волосы, и я побегу за ним через весь дом и в сад, и в рощу, и нигде не уйти ему от меня. Он кончит свои дела поскорее. Я ему помогу их кончить, и к зиме мы поедем за границу, и дорогой будем одни с ним, только двое сидеть в карете, и в Риме и в Париже только одни, двое будем ходить и ездить между толпой, которая будет любоваться нами. Такой сильный, мужеств мужественный человек и стройная, милая и мило одетая женщина. И везде будут радоваться моей красоте и говорить, что счастье с такой женой, с хорошенькой женой, за которой многим бы хотелось поволочиться, ежели бы не видно было, что его одного она любила и всегда любить будет. И ежели будут у него заботы, он придет и раскажет их жене, и жена обнимет его, поцелует добрые глаза, и заботы пройдут, и сядет жена за фортепьяно и сыграет ему то, что он любит, и он потихоньку подкрадется и в шею поцелует ее. Одна Маша будет с нами везде, и его сестра будет моим другом. И много новых знакомств и друзей у меня будет. И все, что он будет любить, буду любить и я. И ничего для меня не будет скрыто в его жизни. Потом мне приходило в голову, что кто-нибудь влюбится в меня, скажет мне, что я хороша или что-нибудь такое, и эта мысль больше всего радовала меня. Я приду, скажу ему:

— Serge! знаешь, чтò мне сказали?

Он разведет руками и скажет:

— Боже мой! какая прелесть!

А я притворюсь, что сержусь, что мой муж так холодно принимает такое известие. И ежели он заболеет, как дни и ночи я буду просиживать у его постели, и он будет ловить и жать мою руку, поправляющую подушку, и слабыми глазами благодарно смотреть на меня, и как он будет грустен и озабочен, и я все разделю с ним и утешу его! и как я на ципочках буду подходить к его двери и смотреть, что делает муж мой. Да, он муж мой. Мой муж... «Подите спросите у мужа. Я с мужем приеду к тебе... Муж нe любит этого». Кто лучший и добрейший и прекраснейший человек на свете? Это все муж мой, мой муж. — Одна эта мысль и слово доставляли мне странное, невыразимое удовольствие. Потом я думала, как мы опять вернемся в деревню, опять милый домик, тишина, и мы одни друг с другом, и опять любовь, опять счастье. Опять у него какие-то дела, заботы и ангел, который облегчает все эти заботы и дает счастье. О детях я не думала, и, по правде сказать, мысль эта портила созданный мною мирок, и я отгоняла ее.>

Первого Сентября батюшка приехал по обыкновению в дом служить молебен с водосвятием. Погода наконец разгулялась и была прекрасная в первый раз свежая, осенняя. Все было мокро, пестро и солнечно блестяще. — Один из тех первых осенних дней, когда после дождей и холодов вдругъ разгуляется, и на холодномъ свѣтѣ солнца въ первый раз видишь уже не лѣто, a замѣчаешь осѣннюю желтизну, оголенность и свинцовую блѣдность неба. — Онъ предоставилъ мнѣ назначить день сватьбы, объ одномъ прося только, чтобы не было никого гостей, не было вуаля невѣсты, флеръ доранжа и шаферовъ и шампанскаго. Машу это сердило; по его выраженью, ей хотѣлось бы натыкать мнѣ цвѣтовъ въ помаженную голову, шептать въ церкви, чтобъ не мяли вѣнцомъ прическу, и съ большимъ вкусомъ плакать, глядя на вуаль и бѣлое платье. Ей было точно досадно; но я понимала его. Мы не назначили день сватьбы, чтобъ никто не пріѣхалъ, и я, которой онъ поручилъ это, обѣщала объявить этотъ день наканунѣ. По правдѣ сказать, я ожидала только хорошей погоды, и поэтому, какъ только барометръ поднялся, и перваго Сентября открылось все небо, я рѣшила, что ежели онъ согласенъ, то мы завтра же будемъ вѣнчаться. Онъ смутился, покраснѣлъ и какъ-то офиціяльно, чтобъ скрыть свою радость, поцѣловалъ мою руку. Когда я ему объявила это, мнѣ смѣшно стало. Мы объявили Батюшкѣ о нашемъ желаньи, и старикъ поздравилъ насъ и въ сотый разъ разсказалъ ему, что онъ вѣнчалъ моего отца, крестилъ меня, и вотъ Богъ привелъ вѣнчать и дочку. Священникъ приготовился ужъ было служить, столъ былъ накрытъ, суповая чаша, стеклянные подсвѣчники съ восковыми свѣчами, кадило, крестъ съ мощами, все было на мѣстѣ. Маша попросила подождать, побѣжала къ себѣ наверхъ. Черезъ нѣсколько минутъ она принесла новый образъ Угодника Сергія въ серебряной ризѣ, которой она заказывала въ Москвѣ, чтобъ благословить меня, и только что получила. И я, и онъ — мы давно знали про этотъ образъ, но желанье ея благословить меня въ день сватьбы образомъ Ангела моего мужа, къ которому я имѣла большую вѣру, должно было быть тайной и сюрпризомъ для меня. И мы будто бы ничего не знали, не знали, какъ она сбила послѣднюю копейку на этотъ образъ, какъ посылала мѣрку, какъ получила ящикъ и совѣщалась съ нянюшкой, мы, стоя въ залѣ и дожидаясь службы, даже не замѣтили, какъ толстая, кругленькая Маша легкими шагами сбѣжала съ лестницы и, не глядя на насъ, прошла залу и поставила образъ на столѣ, такъ чтобы онъ не катился, шепнула батюшкѣ: — и Угоднику Сергѣю — и, строго взглянувъ на насъ, прошла къ своему уголку у двери, гдѣ и стала, слегка пошевеливъ губами и сложивъ руки.

— Благословен Бог наш! — провозгласил давно знакомый голос Священника, и я перекрестилась и взглянула на будущего мужа. В глазах его была нежность и умиление, но на губах его как будто готова была улыбка, которая не понравилась мне. Как будто он только за меня и за Машу умилялся и радовался, а не за себя. Я долго, пристально посмотрела на него. Он понял меня, отвернулся и перекрестился. Я изредка взглядывала на него. Он стоял, нагнув голову и молился, я чувствовала это в глазах его, которые я так знала, было искреннее глубокое чувство. Отходя от креста и обтирая платком мокрые, окропленные глаза, я подошла к нему и взяла его за руку.

— Я вами довольна, мой друг, — сказала я.

Он вынул платок и отер им мои мокрые волосы.

— Вам, все вам я обязан в лучшем. Вы мой ангел хранитель.

— Не говорите так, — сказала я, с ним вместе направляясь к двери и чувствуя, что у нас завяжется разговор, для которого нам нужно быть одним. — Это не хорошо, я грешница, такая же, как и все. Иногда я замечала в вас то, что меня мучало. Вы как бы это только понимаете, а не чувствуете всего этого. Я давно хотела сказать вам.