— Ты решительно великий человек, Николинька, — сказал он — ты так хорошо умел понять свое назначение и истинное счастие.

Николинька молчал и краснел.

— Зайдем в больницу? — спросил он.

— Пожалуйста, все мне покажи, — говорил Ламинский с открытой веселой улыбкой Николиньке, который большими шагами шел впереди его.

— Я понимаю теперь твое направление, и не можешь себе представить, как завидую тебе! Ах, ежели бы я мог быть так же как ты, совершенно свободен, верно, я не избрал бы другой жизни. Что может быть лучше твоего положения: ты молод, умен, свободен, обезпечен, и, главное, — добр и благороден, — не так, как обыкновенно понимают это слово, а как мы с тобой его понимаем — и ты посвятил свою жизнь на то, чтобы завести такое хозяйство, какое должно быть, а не такое, какое завела рутина и невежество между нашими помещиками; и я уверен, что ты успеешь совершенно, что хозяйство твое будет примерное, что ты образуешь своих крестьян, что ты приобретешь этим славу и счастие, которых ты так достоин. Я ужасно тебе завидую. Ежели бы я был свободен...

— Да разве ты не свободен? — перебил Николинька, с участием вглядываясь в одушевленное и грустное выражение лица своего друга. —

— А отец? — отвечал он скороговоркой, — ведь я еще ребенок, я ничего не имею. Мое назначение шляться по балам, делать визиты и числиться в каком-то Министерстве, в котором я не умею, не хочу и не могу быть на что-нибудь полезен. Отец никак не хочет понять, что мы живем уж не в его время, что меня не может удовлетворить то, что удовлетворяло его, когда он был молод, что я не могу жить без цели целый век. Положим, что меня никто не принуждает увлекаться тем, чем я увлекаюсь, но это делается невольно; дайте мне свободу и самостоятельность, а не держите, как ребенка, и я бы, может быть, мог быть таким же хорошим и полезным человеком, как и ты.

Николинька молчалъ: ему пріятно было видѣть въ своемъ другѣ это жаркое сочувствіе къ избранной цѣли его жизни, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ зналъ, что это сочувствіе только минутное; онъ зналъ, что Ламинскій былъ одинъ изъ тѣхъ людей, которые влюбляются въ мысли такъ же, какъ другіе влюбляются въ женщинъ. Въ первую минуту увлеченія они не только не сомневаются въ ея безусловной истинѣ, но и не воображаютъ возможности противорѣчія въ приложеніи ея. Они любятъ ее, какъ женщину, со слезами и полною вѣрою въ ея непогрѣшительность и такъ же, какъ женщинѣ, измѣняютъ ей для другой и отъ восторга вдругъ переходятъ къ равнодушію. Увлеченіе ихъ бываетъ такъ сильно, что не можетъ быть продолжительно, и такъ отвлеченно, что никогда оно не заставляетъ чѣмъ-нибудь положительнымъ жертвовать для него. — Такъ Ламинскій приходилъ въ искренній энтузіазмъ отъ каждой новой благородной мысли, которая съ дѣтства приходила въ его голову, а продолжалъ съ большимъ порядкомъ и успѣхомъ вести самую свѣтскую жизнь, противуположную всѣмъ тѣмъ мыслямъ, которыя приходили ему. Было ли это сомнѣніе въ своихъ силахъ, привычка къ разладицѣ между мыслями и поступками? Богъ знаетъ. Вѣрно только то, что это не было притворство, и Николинька зналъ это.