— Да я не въ томъ смыслѣ говорю. Когда онъ говорилъ мнѣ, я, признаюсь тебѣ, рѣшительно не понимала всего ужаса положенія. Я видѣла только то, что семья разстроена. Мнѣ это жалко было, и мнѣ его жалко было, но, поговоривъ съ тобой, я, какъ женщина, вижу другое: я вижу твои страданія, и мнѣ, не могу тебѣ сказать, какъ жалко тебя. Долли, другъ мой, но если можно простить, — прости. — И сама Анна заплакала. — Постой, — она прервала ее, цѣлуя ея руку. — Я больше тебя, хоть и моложе, знаю свѣтъ. Я знаю этихъ людей, какъ Стива, какъ они смотрятъ на это. Ты говоришь, напримѣръ, что онъ съ ней говорилъ о тебѣ. Этаго не было. Эти люди vénèrent239 [уважают] свой домашний очаг и жену и, как хороший обед, позволяют себе удовольствие женщины, но как то у них эти женщины остаются в презрении и не мешают семье. Они какую то черту проводят непереходимую между семьей и этим.

— Да, но он целовал ее...

— Долли, постой, душенька. Я видела Стиву, когда он был влюблен в тебя, я помню это время, когда он приезжал ко мне и плакал, и какая поэзия и высота была ты для него, и я знаю, что ты в этом смысле росла для него. Ведь мы смеялись бывало над ним. «Долли — удивительная женщина», а это увлеченье не его души.240 гадость

— Но если это увлеченье повторится?

— Оно не может, как я его понимаю.

— Да, но ты простила бы?

— Не знаю. Я не могу судить. Нет, могу, — сказала она, подумав, и, видимо, уловив мыслью положение и свесив его на внутренних весах, прибавила: — Нет, могу, могу. Нет, я простила бы. Я не была бы тою же, да, но простила бы, и так, что как будто этого не было, совсем не было.

— Ну, разумеется, — чуть улыбаясь, сказала Долли, — иначе бы это не было прощенье. Ну, пойдем, я тебя проведу в твою комнату, — сказала она вставая. И по дороге Долли обняла Анну. — Милая моя, как я рада, что ты приехала, как я рада. Мне легче, гораздо легче стало.

Весь день этот Анна провела дома, т. е. у Алабиных, и с радостью видела, что Стива обедал дома, что жена говорила с ним, что после обеда у них было объясненье, после которого Степан Аркадьич вышел красный и мокрый, а Долли, как она всегда бывала, вышла холодная и насмешливая. Кити в этот день обедала у сестры, и она тотчас же нетолько сблизилась с Анной, но влюбилась в нее, как способны влюбляться молодые девушки в241 очень красивых замужнихъ и старшихъ дамъ. Она такъ влюбилась въ нее въ этотъ разъ (она прежде раза два видѣла ее), что сдѣлала ей свои признанія, переполнявшія ея сердце.

Въ то самое время, какъ Долли объяснялась съ Стивой въ его кабинетѣ, куда она нарочно пошла, Кити сидѣла съ Анной и тремя старшими дѣтьми въ маленькой гостиной. И оттого ли, что дѣти видѣли, какъ Кити полюбила Анну, или и имъ понравилась эта новая тетя, но у дѣтей сдѣлалось что то въ родѣ игры, состоящей въ томъ, чтобы какъ можно ближе сидѣть къ тетѣ и держать ее руку и конецъ оборки и ленты и играть ея кольцами. Всякая шутка, которую говорила тетя Анна, имѣла успѣхъ, и дѣти помирали со смѣху. Такъ они сидѣли въ гостиной до тѣхъ поръ, пока не подали чай и Англичанка не позвала дѣтей къ чаю.

Разговор шел о предстоящем бале у Генерал-Губернатора, на который Кити уговаривала Анну ехать.

— Ну, какже из за платья не ехать, — говорила она.

— У меня есть одно, и мы вам устроим с М-me Zoe в один день.

— Да нельзя, мой дружок. Я толще вас.

— Венецианския пришьем, я все сделаю, только поедем.