— Я не даром гимнаст, другой бы убился, а я чуть чуть ударился вот тут, когда тронешь, еще больно, но уже проходит, просто синяк.

— Нет, как Таничкин кабинет хорош, с каким вкусом.

— Да папа уж сделает. Прелесть.

И они начали жить в новом помещении с новыми достаточными (как всегда почти) средствами, и было очень хорошо.154 Если и отправляло — Особенно было хорошо первое время, когда еще не все было устроено и надо было еще155 подстро подстроивать устроивать то купить, то заказать, то переставить, то наладить. Когда уже нечего было устраивать стало немножко скучно, но тут уже сделались знакомства и привычки, и жизнь наполнилась.

Расположение духа Ивана Ильича было хорошо; хотя и страдало немного именно от помещения. Всякое пятно на скатерть, на штоф, оборванный снурок гардины раздражало его. Он столько труда положил на устройство, что ему больно было всякое разрушение. Но вообще жизнь Ивана Ильича казалась ему совершенно полною, приятною и хорошею. Он вставал в 9, пил кофе, читал «Голос». Потом надевал вицмундир, ехал в Суд. Там уже обмялся тот хомут, в котором он работал, он сразу попадал в него, Просители, справки в канцелярии, сама канцелярия, заседания публичные и распорядительные. Во всем этом надо было действовать и жить одной стороной своего существа — внешней служебной.156 на все были формы, приемы, законы. Надо было не допускать с людьми никаких отношений помимо служебных. И повод к отношениям должен был быть только служебный, и самые отношения только служебные. Например, приходит человек и желает узнать что нибудь. Иван Ильич как человек не должен и не может иметь никаких отношений ни к какому человеку; но если есть отношение этого человека к члену такое, которое может быть выражено на бумаге с заголовком, в пределах этих отношений Иван Ильич делает все, все решительно, что можно, и при этом соблюдает подобие человеческих дружелюбных отношений. Как только кончается отношение служебное, так кончается всякое другое. Этим умением отделять от себя эту паутину служебную, не смешивая ее с своей настоящей жизнью, Иван Ильич владел в высшей степени. И долгой практикой и талантом выработал его до такой степени, что он даже, как виртуоз, иногда позволял себе как бы шутя смешивать человеческое и служебное отношение. Он позволял это себе, как виртуоз, потому что чувствовал в себе уменье во всякое мгновение опять подразделить то, что не должно быть смешиваемо. Дело это шло у Ивана Ильича легко и даже приятно, потому что виртуозно. В промежутках от курения пил чай, беседовал немножко о политике, немножко об общих и больше всего о назначениях. И усталый, но с чувством виртуоза, отчетливо отделавшего свою важную партию, одну из первых скрипок в оркестре, возвращался домой. — Вот тут дома перед обедом чаще всего Иван Ильич замечал пятно на штофе, оцарапанную ручку кресла, отломанную бронзу и начинал чинить и сердиться. Но Прасковья Федоровна знала это и торопила людей подавать обедать.

После обеда, если не было гостей, Иван Ильич читал «Голос» уже внимательно, иногда, очень редко, книгу, про которую много говорят. И вечером садился за дела, т. е. читал бумаги, справлялся с законами, сличая показания и подводил под законы. Ему это было не скучно, не весело. Скучно было, когда можно было играть в винт, но если не было винта, то это было всетаки лучше, чем сидеть одному или с женой.

Удовольствия же Ивана Ильича были обеды маленькие, на которые он звал важных по светскому положению дам и мущин, и такое времяпрепровождение с ними, которое было бы похоже на обыкновенное препровождение времени таких людей, также как гостиная его была похожа на все гостиные. Один раз у них был даже вечер. Танцовали. И Ивану Ильичу было весело. И все было хорошо, только вышла ссора с женой из-за тортов и конфет: у Прасковьи Федоровны был свой план, а Иван Ильич настоял на том, чтобы взять все у Альбера, и взяли много тортов. И ссора была за то, что торты остались, а счет Альбера был в 45 рублей. Ссора была большая и неприятная, так что Прасковья Федоровна сказала ему: «дурак кислый». А он схватил себя за голову и в сердцах что-то упомянул о разводе. Но сам вечер был веселый. Было лучшее Московское общество и Иван Ильич танцовал с княгиней Турфоновой, сестрой той, которая известна учреждением находящагося под покровительством императрицы общества «унеси ты мое горе». Радости служебные были радости самолюбия, радости общественные были радости тщеславия. Но настоящия радости Ивана Ильича были радости игры в винт.157 Совестно Он признавался, что после всего, после каких бы то ни было событий радостных в его жизни, радость, которая, как свеча, горела перед всеми другими, это сесть с хорошими игроками и не крикунами партнерами в винт и непременно вчетвером (впятером уж очень больно выходить, хоть и притворяешься, что я очень158 рад люблю) и159 играть вести умную серьезную игру (когда карты идут) с толковым понимающим партнером.

Поужинать, выпить стакан вина. А спать после винта, особенно когда в маленьком выигрыше (большой — неприятно), Иван Ильич ложился в особенно хорошем расположении духа.

Так они жили.160 до декабря месяца Круг общества составился у них самый лучший. Во взгляде на круг своих знакомых муж, жена и дочь были совершенно согласны. И не сговариваясь одинаково оттирали от себя и освобождались от всяких разных приятелей и родственников замарашек, которые разлетались с нежностями161 и фав в Москву в гостиную с майоликовыми блюдами по стенам. Скоро эти162 провин провинциальные друзья замарашки перестали разлетаться и делать диспарат, и у Головиных осталось общество одно самое лучшее. ҍздили и важные люди и молодые люди. Молодые люди ухаживали за Таничкой, и Петрищев, сын Дм. Ив. Петрищева и единственный наследник его состояния, судебный следователь стал ухаживать за Таничкой. Так что Иван Ильич уже поговаривал об этом с Прасковьей Өедоровной. Так они жили. И все шло так не изменяясь. Все были счастливы и здоровы. Нельзя было назвать нездоровьем то, что Иван Ильич говорил иногда, что у него странный вкус во рту и что то неловко в левой стороне живота.

№ 2.

Нельзя и нельзя и нельзя так жить как я жил как я еще живу и как мы все живем.

Я понял это вследствии смерти моего знакомого Ивана Ильича и записок которые он оставил.

Опишу то как я узнал о его смерти и как я до его смерти и прочтения его записок смотрел на жизнь.

К главе 1.

И. П. застал еще партию и успел сыграть два робера. В одном из них он назначал малый шлем без онеров я выиграл, и это очень волновало его. В 3 -м уж часу он лег в постель. Жена уже спала. И. П. разделся, лег и, как всегда на ночь, стал читать французский роман. Он остановился на том, как героиня поступила на сцену в кафе-шантан и имела успех, и муж вновь влюбился в нее, не узнавая ее; но узнал только по арии, которую она спела. И вдруг в связи с арией Ив. Петровичу вспомнилась ария из Риголето, давнишняя ария donna е mobile, которую он очень любил в бытность свою в Правоведении, и он, как сейчас, услыхал эту арию, так как он слышал ее в первый раз после оперы. Это было в дортуаре 3-го класса. Все спят, ряд постелей, храп, дыханье сонное, тишина. Надзиратель вышел.163 и не тайно. В дортуаре светло вверху и темно внизу. И вот, недалеко, через две кровати, вдруг странные, слабые, чистые и прелестные звуки на каком-то неслыханном инструменте — звуки донна е мобиле. И. П. привстал, поглядел, на третьей кровати сидит поднявшись маркиза: так прозывали И. И. в Правоведении, и это он на чем то играет. Это он, щелкая по зубам, играет арию чисто, нежно, с такими верными интонациями.164 С этого дня завязалась дружба И. И. с И. П. Иван Петр. встал молча и подошел. Головин165 новичек И. И. сидит в ночной рубашке; шея тонкая, нежная, волоса мягкие, спутанно вьются,166 Он сам румяный, улыбающийся с блестящими молодыми глазами. И вот тот же И. И. — Нет, это не тот же, — это совсем другой. Другой и тот же лежит и косичка на затылке, вьющаяся сзади, та косичка, которая служит приметой того, что следующий член семьи будет сестра. И точно была сестра. Та самая несносная бестолковейшая барыня желтая и злая, которая была нынче на панихиде. И. П. помнил эту сестру молодой, а теперь что из неё сделалось. А сам И. И. с косичкой? Где он? Что из него сделалось? То, что лежит на гробовой подушке, выставив восковой нос и ноздри и сложив167 измученные худые жилистые и окаменевающия белые руки, и уверяет меня, что и я сделаюсь тем же. И. П. вздрогнул и пробурчал что-то и повернувшись заскрипел кроватью. Жена чмокнула губами просыпаясь. «Это невыносимо, — сказала она, — приедешь к утру, и то не спишь и другим не даешь спать. Надо хоть немножко совести иметь». Ив. Петр. подул на свечку, и она не задулась. Он пальцами потушил ее, лег и затих. Но не мог удержаться и тяжело вздохнул. «Надо думать о другом». И чтобы развлечься, он стал думать о том странном малом шлеме, который они выиграли без онеров. Шлем этот даже можно было выиграть прямо назначением в товарищи председателя, как то пришло ему в голову. И ему представилась еще другая игра, которая бы могла придти даже без фигур. Только одна дама червей, и тогда 800 рублей выигрывается. Потом дама червей стала что-то рассказывать и поднимать то самое, что168 баба Марья Федоровна, дама из Казани, поднимала и рассказывала169 за ужином в прошлую ночь, и он заснул.