ВОСКРЕСЕНИЕ


*, ** ЧЕРНОВЫЕ РЕДАКЦИИ И ВАРИАНТЫ
(1889—1890, 1895—1896, 1898—1899)

26 Декабря 89. Я Ясная Поляна].

Это было весной, ранней весной,1 Так было написано с самого начала. Затем весной, ранней весной зачеркнуто и вместо этого написано: поздней осенью. Потом поздней осенью зачеркнуто и восстановлено первоначальное чтение. в страстную пятницу. Марья Ивановна и Катерина Ивановна Юшкины2 Вначале было: Марья Ивановна Юшкова, затем добавлено: и Катерина Ивановна и Юшкова исправлено на Юшкины. (старая3 русская фамилия), старые богатые4 старая, богатая девицы, жившия в своем именьице под губернским городом, были неожиданно обрадованы приездом племянника Валерьяна Юшкина,5 стрелкового офицера только что поступившего в стрелковый батальон Императорской фамилии (это было в начале Севастопольской войны). Валерьян Юшкин был единственный сын Павла Иваныча Юшкина, умершего вдовцом два года тому назад. Ему было 25 лет. Он 4 года тому назад кончил курс в юниверситете и с тех пор, в особенности по смерти отца, когда он получил в руки имение, жил, наслаждаясь всеми прелестями жизни богатого, независимого молодого человека высшего круга. Наслаждения его жизни были не в петербургском, а в московском духе: увеселения его были не балы большого света, не француженки и актрисы, а охота, лошади, тройки, цыгане; главное — цыгане, пение которых он без памяти любил и предпочитал всякой другой музыке.

Валерьяна любили не однѣ его тетушки, его любили всѣ, кто только сходился съ нимъ. Любили его, во 1-хъ, за его красоту. Онъ былъ выдающейся красоты, и не грубой, пошлой, а тонкой, мягкой; во 2-хъ, любили его за его непосредственность. Въ немъ никогда не было никакихъ колебаній: чтò онъ любилъ, то любил, чего не любил, не любил. Впрочем, если он не любил чего, то он просто удалялся от нелюбимого и никогда ничего и никого не бранил. Он был один из тех людей, так искренно увлекающихся, что даже эгоизм их увлечений невольно притягивает людей. Так все любили Валерьяна. Тетушки же его, в особенности старшая Марья Ивановна, души в нем не чаяла. Марья Ивановна знала несомненно чутьем своего доброго сердца, что Валерьян, несмотря на то, что дела его уже были запутаны и что Марья Ивановна с сестрой оставляли ему свое порядочное именьице, что соображения о наследстве не имели никакого значения для Валерьяна, скорее стесняли его, а что он а он что прямо сердцемъ любилъ тетокъ, въ особенности Марью Ивановну. Марья Ивановна была старшая и годами, и умомъ, и характеромъ и тихая, кроткая. Катерина Ивановна была только ея спутникомъ. Валерьянъ любилъ бывать у тетокъ и бывалъ часто, во первыхъ, потому, что у него было имѣньице рядомъ съ ними, а во 2-хъ, потому, что около нихъ были чудныя лисьи мѣста, и онъ всегда заходилъ къ нимъ съ псовой охотой.

Стоянка была чудесная, всего в волю, все прекрасно, как бывает у старых девиц.7 А тетушки Любили и ласкали его так, что сам не замечал, от чего ему всегда становилось особенно радостно в этой любовной атмосфере. В последнюю осень к прелести его пребывания у теток прибавилось еще то, что 14-летняя воспитанница Марьи Ивановны Катюша выросла, выравнялась и стала хоть не красавицей, но очень, очень привлекательной, оригинально привлекательной девушкой, и Валерьян в последний свой приезд не упускал случая встретить в коридоре Катюшу, поцеловать и прижать ее.

«Милая девочка! — говорил он сам себе, после того как поцеловал ее в коридоре и она вырвалась от него. — Милая девочка. Что-то такое чистенькое, главное, свеженькое, именно бутончик розовый», говорил он сам себе, покачивая головой и улыбаясь. Сначала он нечаянно встречал ее, потом уже придумывал случаи, где бы опять наедине встретиться с ней. Встречаться было легко. Катюша была на положении прислуги и постоянно чистенькая, веселенькая, румяная, очень румяная, в своем фартучке и розовом платьице, — он особенно помнил розовое платье, — бегала по дому. Так это было в последний приезд осенью, во время которого он раза три поцеловал ее.

Подъезжая теперь в своем новом мундире стрелкового полка к усадьбе теток, Валерьян с удовольствием думал о том, как увидит Катюшу, как она блеснет на него своими черными глазами, как он встретит ее тайно в коридоре... Славная была девочка, не испортилась ли, не подурнела ли?

Тетушки были теже, только еще, казалось, радостнее, чем обыкновенно, встретили Валерьяна. Да и нельзя было иначе. Во первых, потому, что если был недостаток у Воли, то только один: то, что он болтался и не служил. Теперь же он поступил на службу, и на службу в самый аристократический полк, а во 2-х, ведь он ехал на войну, он мог быть ранен, убит. Как ни страшно было за него, но это было хорошо, так надо, так делал и его отец в 12 году. В 3-х, когда он вошел в своем полукафтане с галунами и высоких сапогах, он был так красив, что нельзя было не влюбиться в него.

Встреча была радостная, веселая, но случилось, что в то время, как он приехал, Катюша стирала в кухне. Перецеловав теток, он рассказывал им про себя, и ему было хорошо, но чего-то не доставало. Где Катюша? Не испортилась ли? Не прогнали ли? Ведь на такую девочку охотников много. А жалко бы. Ему хотелось спросить, но совестно было, и потому он нет-нет оглядывался на дверь.

— Катюша! — закричала Марья Ивановна.

«А, она тут; ну и прекрасно».

И вот послышались поскрипывающие башмачки и легкая молодая походка, и Катюша вошла все в том же мытом и побледневшем с тех пор розовом платье и белом фартучке. Нет, она не испортилась. Не только не испортилась, но была еще милее, еще румянее, еще свежее. Она покраснела, увидав Валерьяна, и поклонилась ему.

— Подай кофе.