— Смотри, Катюша, помни, чем ты обязана мне и сестре. Ведь у тебя кроме нас никого нет. Береги себя.

Катюша промолчала, но поняла. Поняла и то, что было уже поздно советовать, поздно и слушаться этих советов.

Когда барышни раздѣлись и Катюша вернулась въ свою комнату и стала раздѣваться, чтобы ложиться, она вдругъ вспомнила все, вспомнила то, что она потеряла все то, чтò ей велѣли не одни барышни, а что ей Богъ велѣлъ беречь, потеряла то, чего не воротишь; вспомнила о немъ, о его глазахъ, улыбкѣ и забыла жалѣть то, что потеряла. Но онъ, гдѣ онъ? И живо вспомнивъ его и понявъ то, что онъ уѣхалъ и она больше не увидитъ его, она ужаснулась. Думая о немъ, руки ея сами собой раздѣвали ее. Она подошла къ постели своей съ штучнымъ одѣяломъ и подушкой въ синей наволочкѣ и хотѣла, какъ всегда, стать на молитву передъ образомъ Николая Чудотворца, благословеньемъ Катерины Ивановны. И вдругъ ее всю передернуло, она вспомнила его ласки. «Какъ я буду молиться? Такая. Не могу. И спать не могу». Она все таки вскочила въ постель и закрылась съ головой, но она не могла заснуть. Долго она томилась, лежа съ головой подъ одѣяломъ, повторяя въ воображеніи своемъ всѣ слова его, жесты, но, перебравъ все по нѣскольку разъ воображеніемъ, она живо представила себѣ то, что его нѣтъ теперь здѣсь и не будетъ больше. И никогда она не увидитъ его. Она вспомнила, какъ онъ простился съ ней въ присутствіи тетокъ, какъ съ чужой, съ горничной.

— Нет, чтоже это, — вскрикнула она. — Чтоже это он со мной сделал? Как я останусь без него такая? Что он со мной сделал? Милый,24 Не могу, не могу, не могу. Что хотятъ они, а я убѣгу за нимъ. — Она вскочила и стала одѣваться. «Да, поѣздъ отходитъ въ 4 часа. Онъ на станціи будетъ сидѣть всю ночь. Ну, и приду къ нему, — Она вспомнила, какъ она съ барышнями ѣздила въ Москву и сидѣла на этой станціи. — Приду туда, онъ тамъ, отзову къ сторонкѣ, скажу: возьмите меня. А то уѣду». Она одѣлась. Она потихоньку вышла на переднее крыльцо и пошла по дорогѣ. Она не поспѣла къ поѣзду. Не доходя трехъ верстъ до станціи, поѣздъ пересѣкъ проселочную дорогу, по которой она шла. «Да, это тотъ самый поѣздъ. И онъ уѣхалъ на немъ, и я осталась одна. Не можетъ быть? За что же? Какже жить? Вернуться къ Марьѣ Ивановнѣ? Что я ей скажу? Что она скажетъ? Его не будетъ. Онъ съ своей красотой и веселостью будетъ тамъ гдѣ то, я здѣсь всю жизнь буду жарить, толочь кофе, перестирывать рукавчики, взбивать перины. Да.... А если такъ, такъ подъ поѣздъ лечь. Да, лечь». И она побѣжала къ путю. Поѣздъ скрылся въ выемкѣ и долженъ былъ выйти. «Раздавить!» Онъ шелъ. «Лягу подъ поѣздъ. Лечь подъ поѣздъ, какъ тутъ и все кончено. А душу погубить навѣки. Въ адъ. Къ дьяволамъ. Нѣтъ, нѣтъ, не хочу». И она побѣжала прочь и, закинувъ руки наголову, изгибаясь, завопила: «За что, за что?» Вѣтеръ, подхватывая, уносилъ ея звуки и шуршалъ и гнулъ мелкіе кусты, карявыя березы и елочки. Паровозъ съ огнями выбрался изъ выемки, за нимъ темный вагонъ, за нимъ освѣщенныя окна одно за другимъ мелькали передъ ней. И вагоны грохотали по рельсамъ и закрывались дымомъ, который тотчасъ подхватывалъ и относилъ вѣтеръ. «За что? За что? — вопила она, морщась и изгибаясь. — А онъ тамъ!» вскрикнула она и стала глядѣть. Но окно за окномъ быстро пролетѣли всѣ, и она никого не видала.
Если бы она могла видеть, то она видела бы вот что.
милый, за что ты бросил меня?

Она вскочила на постели и долго сидела, ожидая, что что нибудь случится такое, чтò объяснит. И она сидела, прислушиваясь к звукам ночи. В комнатке было душно, за стеной тикали часы, возилась собачка и храпела спавшая с ней Дементьевна, добрая ключница. За стеной послышался толчек в дверь и скрип половицы. Сердце остановилось у Катюши. Это он. Но нет, он не мог быть. Его не было. Это была Сюзетка. Она лаяла и просилась выпустить. Катюша рада была случаю выдти. Она накинула ковровый платок, надела калоши на босые ноги и, вместо того чтобы только выпустить Сюзетку, сама с нею вышла на крыльцо. Сюзетка с лаем побежала по тающему снегу. А Катюша, прислонившись к притолке, стояла и слушала... Со всех сторон слышались странные ночные звуки. Прежде всего был слышен звук ветра, свистевшего в голых ветках берез. Ветер был сзади, и ей было тихо. Потом слышался хруск снега под Сюзеткой, потом журчали ручьи, падали капли с крыш, и странные звуки какой-то молчаливой борьбы, возни слышались снизу, с реки. Но вот послышался свист далекого поезда. Станция была за 15 верст, a поезд, тот самый, на котором ехал он, проходил тут близко, сейчас в лесу, за садом. «Да, это он, он едет; едет и не знает, что я тут».

— Ну, иди, иди, — крикнула она на Сюзетку и впустила ее в дом, а сама осталась, как стояла, слушая поезд. Ветер гудел, река дулась и трещала в тумане.

— Все кончено, все кончено, — говорила она. — Это он едет. Он, он! Хоть бы взглянуть на него.

И она побѣжала черезъ садъ за калитку на стаявшій крупными кристалами снѣгъ въ то мелколѣсье, черезъ которое проходила дорога. Вѣтеръ подталкивалъ ее сзади и подхватывалъ ея легкую одежду, но она не чувствовала холода. Только что она дошла до края откоса, и поѣздъ съ своими тремя глазами показался изъ-за выемки. Онъ засвистѣлъ, какъ ей показалось, увидавъ ее, но вѣтеръ подхватилъ тотчасъ же и дымъ и звукъ и отнесъ ихъ. И вотъ беззвучно выдвинулся паровозъ, за нимъ темный вагонъ, и одно за другимъ побѣжали свѣтящіяся окна. Разобрать ничего нельзя было; но она знала, что онъ былъ тутъ, и жадно смотрела на сменяющияся тени пасажиров и кондукторов и не видала. Вот проскользнул последний вагон с кондуктором, и там, где пролетели вагоны с окнами, остались опять теже мелкия деревца, гнущияся от ветра, полянки снега, сырость, темнота и теже внизу напряженные звуки реки. Несколько времени слышались еще звуки, светились огни и пахло дымом, но вот все затихло.

— За что, за что? — завопила она и, чтобъ выразить самой себѣ свое отчаяніе, неестественно поднявъ и изогнувъ надъ головой руки, съ воплемъ побѣжала назадъ домой напротивъ вѣтра, подхватившего звуки ея словъ и тотчасъ же уносившаго ихъ.

В ярко освещенном вагоне 1-го класса разбит был ломберный стол, на сиденьи была доска, на ней бутылки и стаканы, а за столиком сидели, сняв мундиры, 3 офицера, и румяный красивый Валерьян, держа карты в одной руке, а в другой стакан, весело провозглашал свою масть.25 Одна старая ключница увидала возвращавшуюся Катюшу. Она все поняла, пожалѣла Катюшу и скрыла ея отсутствіе. Катюша вернулась ночью и слегла, такъ что она сдѣлалась взаправду больна.

— Однако как темно, гадко на дворе, — сказал он, выглянув в окно.

На другой день Катюша встала въ свое время, и жизнь ея пошла, казалось, попрежнему. Но ничего не было похожаго на прежнюю. Не было въ ней невинности, не было спокойствія, а былъ страхъ и ожиданіе всего самаго ужаснаго. Чего она боялась, то и случилось. Она забеременела. Никто не зналъ этого. Одна старая горничная догадывалась. И Катюша боялась ее. Никто не зналъ, но Катюша знала, и эта мысль приводила ее въ отчаяніе. Она стала скучна, плохо работала, все читала и выучила наизусть «Подъ вечеръ осенью ненастной» и не могла произносить безъ слезъ. Мало того, что мысль о ея положеніи приводила ее въ отчаяніе, ея положеніе физически усиливало мрачность ея мыслей. Ходъ ея мыслей былъ такой: онъ полюбилъ меня, я полюбила его, но по ихнему, по господскому, это не считается, мы не люди. Онъ полюбилъ и уѣхалъ, забылъ, а я погибай съ ребенкомъ. Да не довольно, что погибай съ ребенкомъ, рожай безъ помощи, не зная, куда его дѣть, чѣмъ кормиться, но еще рожать то не смѣй. Если родишь — пропала. А не родить нельзя. Онъ растетъ и родится. А имъ ни почемъ. Зачѣмъ я скучна, блѣдна, не весела? Марьѣ Ивановнѣ не весело смотрѣть на меня.

Катюша негодовала на господ, но не на него. Он не виноват, он любил. С каждым днем она становилась мрачнее и непокорнее. За невставленные свечи она нагрубила Марье Ивановне. Она сказала:

— Вы думаете, что от того, что вы воспитали меня, то можете из меня жилы мотать. Я все таки чувствую. Я человек. Сюзетка дороже меня.

Марья Ивановна затряслась отъ злости и выгнала ее. Когда она уѣзжала, Марья Ивановна узнала ея исторію съ племянникомъ. И это еще болѣе разсердило ее. Она заподозрила Катюшу въ желаніи выйти замужъ за Валерьяна. Катюшу взяли сосѣдніе помѣщики въ горничныя. Помѣщикъ-хозяинъ, человѣкъ 50 лѣтъ, вошелъ съ ней въ связь. Когда черезъ 6 мѣсяцевъ наступили роды, она увѣрила его, что это его ребенокъ, родившійся до срока, и ее отослали въ городъ. Послѣ родовъ она вернулась къ нему, вошла въ связь съ лакеемъ. И ее выгнали.