— А Кирку не видала? он тут пошел, сказал старик, вдруг останавливаясь подле неё.

— A тебе что?

— Да вот я скоро сватать приду, сказал старик, оскаливая свои съеденные зубы и подходя к ней.

— Приходи, приходи, сказала Марьяна и, боком взглянув на старика своими черными глазами, засмеялась. Ерошка вдруг схватил за руки девку и прижал ее к себе.

— Что Кирка! Меня полюби! Ей Богу, вдруг сказал он умоляющим голосом. Девка вырвалась, из всех сил ударила хлыстом старика и засмеялась.

Старик видимо не оставил бы ее так, но, увидав по туманной дороге приближающуюся фигуру эсаула, затих, погрозился пальцом и пошел своей дорогой.

— Вишь пошутить нельзя, чорт какой! Теперь задачи не будет, проговорил он. — И я же дурак старый, прибавил он и плюнул.

Когда туман стал подниматься и открыл мокрые камышевые крыши и росистую низкую траву у заборов, и дым повалил из труб, в станице почти никого не оставалось; кто пошел в сады, кто в лес, кто на охоту или на рыбную ловлю или на кордоны. —

Иляс и Кирка, чуть слышно ступая по мокрой, поросшей травой дороге, подходили к кордону.

Дорога шла сначала лугом, потом камышами и невысоким, густым непроницаемым лесом. Казаки сначала разговаривали между собой. Иляс хвастался своей побочиной Степкой, рассказывал, как он провел с ней ночь, и подтрунивал над Киркой, у которого не было побочины. — Кирка отшучивался. — И не надо, говорил он и, бойко поворачивая голову, беспрестанно оглядывался. Проходя камыши, Кирка заметил, что не годится говорить громко от абреков; оба замолкли и только шуршанье поршней по траве и изредка зацепленная ружьем ветка изобличали их движенье. —

Дорога была проезжена когда то широкими колесами ароб, но давно уже поросла травою; кое где вода из Терека разливалась по ней. С обеих сторон заросшая темнозеленая чаща сжимала ее. Ветки карагача, калины, виноградника, занимали местами тропинку, нетронутые ни лошадьми, ни скотиной, никогда не ходившими по этим опасным местам. Только кое где, внизу, под листьями были пробиты фазаньи тропки, и даже казаки несколько раз видели убегающих в эти тунели красноперых фазанов. Иногда широкая тропа с поналоманными ветвями и следами раздвоенных копыт по грязи дороги показывала звериную тропу. По дороге виднелись то же следы человеческие и Кирка, нагнувшись, внимательно пригляделся к ним.

— Може абреки, сказал Иляс.

— Нет, двое, один в сапогах. Наши казаки, должно, отвечал Кирка. Туман еще только по пояс поднялся от земли, в двух трех шагах впереди не было видно, и только нижния ветви леса с висящими каплями были видны, верх дерев, чернея в тумане, казалось, уходил далеко, далеко к небу. В лесу высоко где-то пищали и били крыльями орлы, фазаны тордокали, перекликаясь то в одном, то в другом месте, и близко и далеко по обоим сторонам дороги. Во всем лежала печать девственности и дикости. Ровный шум воды Терека, к которому приближались казаки, становился слышнее и слышнее. — Один раз направо от них ударило ружье и раздалось по лесу. Со всех сторон отозвались фазаны. Казаки приостановились.

— Ерошка фазанов небось лущит, сказал Кирка и пошел дальше. Пройдя с час, лес кончился и перед казаками открылась высокая, блестящая, быстро бегущая вода с колеблющимся над ней туманом. Шум воды вдруг усилился до заглушающего говор гула. Как только казаки вышли в камыши, глазам их представилась эта сила бегущей быстро воды с карягами и деревьями. <Они повернули на вал и пошли по теченью реки. Туман все больше и больше редел, блестящие лучи кое-где играли на воде и зелени и тот низкий, залитой берег понемногу открывался. За рекой глухо слышались изредка пушечные выстрелы.

— Вот и мы осенью в поход пойдем, сказал Иляс, отвечая на звук этих выстрелов.