Едут на станцию. Напишу еще завтра. Тапселя (фотограф — англичанин) не присылайте совсем. Л. Н. это будет неприятно, так как это тоже ее очень мучает и раздражает. Прощайте. Софья Андреевна думает отсюда ехать 30–го и вернуться».
5)
«Вы просили меня писать Вам, Александр Борисович, но, кажется, нечего. Л. Н. ничего не работает, нынче немного поправлял корректуры,
Софья Андреевна, как я уже писала, хотя и возбуждена и каждую минуту готова прорваться, держится благодаря чужой обстановке, чужим рамкам жизни. Л. Н. она мало мешает, не пристает к нему, но когда он уезжает верхом, продолжает свои обыски в его комнате. Ну, до свидания, пожалуйста, напишите мне. Сердечный привет Анне Алексеевне и всем вашим».
Я поехал
«Дорогой Лев Николаевич, пишу вам из Тулы. Я еду в Москву на приемные экзамены в консерватории и пробуду там три дня.
Мне кажется, что уже давно Вы уехали, и давно я не видал Вас. Все это лето тяжелым следом осталось на душе у всех близких к Вам, но для меня оно дорого только тем, что никогда раньше я не чувствовал себя таким близким к Вам, как все это время…
Все эти дни я очень нехорошо себя чувствую; на фортепиано совсем не играю, довольно много работаю над корректурами. Владимира Григорьевича вижу ежедневно по нескольку раз. Он грустен и плохо смотрит физически, хотя ни на что не жалуется. Анна Константиновна хворала пищеварением, а теперь ей лучше. Елизавета Ивановна завтра уезжает, и Владимир Григорьевич едет провожать ее до Москвы. Ольга Константиновна тоже в Телятенках.
Я постоянно и много думаю о Вас, и больно сознавать, как Вам тяжело и как трудно найти из этого выход.
Каждый день все с новых сторон узнаешь про ужасные вещи, направленные против Вас, и часто все‑таки не можешь окончательно решить, чего здесь больше — болезни или злой воли.
Я больше всех и дольше всех вполне соглашался с тем, что нужно до возможного предела уступать, но теперь все чаще вижу, что таким образом можно только увеличить происходящее зло. Простите, что я говорю Вам это; я слишком близко сжился со всем происходящим вокруг Вас, и мне трудно удержаться, тем более что я за последнее время привык обо всем говорить с Вами совершенно свободно и открыто.
Вы пишете Владимиру Григорьевичу, что все не работаете. Дай Бог Вам сил преодолеть это тяжелое состояние. Вы все говорите, что «откупались». Человек не может этого знать и потому не должен говорить этого про себя. Да и трудно этому поверить тому, кто близко знает Вас.
Слышал я, что в Кочетах был Олсуфьев; вероятно, Вы с ним и с Михаилом Сергеевичем в шахматы играете, а мне завидно. Я тут играл несколько партий с Хирьяковым и в общем остался с лишней выигранной партией, чем очень горжусь.
Простите мое длинное
6)