«Дорогой Владимир Григорьевич, пишу два слова, чтобы не оставлять вас без известий.

У нас все спокойно. Софья Андреевна, хотя и несправедлива и недобра по — прежнему, но мало это проявляет, и если проявляет, то в спокойной форме. Л. Н. она здесь менее тяжела, почти не заходит к нему и говорит; «Я докажу, что я ему не в тягость». Она, вероятно, после 28–го поедет в Ясную и оттуда в Москву. Наш же отъезд не назначен».

7) Письмо Л. Н. к В. Г. Черткову от 24 августа.

«Собираюсь писать вам длинно, но сейчас пришел в комнату Саши — она пишет вам, и я хоть припишу. Желал бы, чтобы вам и Гале было так же хорошо, как мне (гораздо, гораздо лучше, чем в Ясной). Пишите почаще. Я тоже буду стараться. Работы пропасть на пути. Люблю вас крепко, как всегда. Л. Т.»

8) Письмо к В. Г. Черткову от 25 августа.

«Вас очень благодарят за фотографии Абрикосовы (Хрисант Николаевич Абрикосов и его жена Наталья Леонидовна, внучатая племянница Л. Н.) и молодые Сухотины (пасынки Татьяны Львовны), дорогой друг. Все в большом восторге от прекрасных изображений любимых ими лиц.

С каждой почтой жду письма от вас к Софье Андреевне, но, видно, вы еще к нему не готовы. К тому письмецу, которое я в последний раз наспех вам писала, я хотела прибавить, что вы могли бы взять назад те слова, которые (по ее словам) вы ей сказали о том, что «вы бы застрелились, если бы у вас была такая жена». Она особенно часто приводит эти слова и волнуется, вспоминая о них.

Вчера она призналась мне, что подозревает, что Л. Н. с вами где‑то здесь видается, и когда я с досадой на это ответила, она сказала мне, чтобы я не сердилась, и что, когда она сказала это, ей стало легче.

Гольденвейзер мне пишет, чтобы я написала Столыпину (у нас были известия, что Софья Андреевна написала Столыпину просьбу о высылке Черткова), чтобы объяснить ему ее письмо. Но она письма никакого не отсылала. Когда она узнала о том, что вы остаетесь в Телятенках, — она вся побледнела и сказала: «Ну, это мой смертный приговор!» А потом весь день она была страшно возбуждена, говорила всякие безумные вещи, писала Столыпину и всякому, кто соглашался слушать это письмо, читала его. На другой день она была спокойнее и сказала мне, что она уже дошла до того, что понимает, что ее отношение к вам — сумасшествие. Вчера она всю ночь проплакала и промолилась.

Я вам писала, что я думаю, что у нее нет никаких материальных планов. Я продолжаю так думать, но я хочу вам пояснить, как я это понимаю. Мне кажется, что так как многие духовные стороны жизни ей чужды — она и не понимает блага иначе, как в материальном благосостоянии. При поднимающемся в ней раздражении она сейчас же начинает обвинять всех в том, что ее хотят лишить каких‑то материальных преимуществ, и она за них борется.

Я стараюсь предупредить ее, что больше в этой области никаких уступок ей сделано не будет, и советую ей и не затевать ничего. Но кто знает, как она сумеет с собой совладать.

Говорят, вы нездоровы. Всем нам это очень грустно. Надеюсь, что это временное.

Сердечный поклон всем вашим».

9) Письмо Л. Н. к В. Г. Черткову от 25 августа.

«Нынче из письма Варвары Михайловны к Саше узнал, что вы больны, и это мне было огорчительно, особенно тем, что, наверное, содействовали этому все те неприятности, которых я невольная причина. Будем мужаться, милый друг, и не поддаваться влияниям тела. Мне все яснее и яснее становится возможность этого. И иногда достигаю этого. Я нынче же получил письмецо от Александра Борисовича, и он пишет, что вы имеете дурной вид, но ничего не пишет о вашем здоровье. Пишите мне, пожалуйста, почаще не содержательные письма, а просто, что придет в голову. Как вам, я уверен, хочется знать про меня просто, в каком я духе, чем занят, что думаю, чувствую, хоть в главном, — так и мне хочется знать про вас.