Я вошел к Л. H., поздоровался и сказал, что приехал с женой. Л. Н. сказал:

— А я все хочу вас спросить: что это вы каждый день бываете, а она никогда не приезжает?

Софья Андреевна вошла следом за мной, смущенная, и взволнованным голосом сказала:

— Я пришла сказать, что это не я играю, это Лева с Ферре (сосед, знакомый Толстых) играют, так что ты, Левочка, на меня не сердись. Это не я.

Она, очевидно, старалась придумать предлог, чтобы объяснить свое пребывание в гостиной у двери.

Александра Львовна пошла к моей жене.

Софья Андреевна сказала:

— Я очень люблю Анну Алексеевну, я сейчас пойду к ней, — и тоже вышла.

Я спросил Л. H., как он себя чувствует.

— Плохо. Слабость, главное, вялость умственная… я неверно говорю: не слабость, а серьезность. Чувствуешь серьезность жизни, и потому особенно тяжела вся эта суета, а главное, вся эта фальшь.

— Таня приезжает, Саша хотела поехать ей навстречу. Я боюсь за нее: ночью, одна, а если она не приедет, сидеть там на станции до трех часов с ее кашлем.

Л. Н. показал мне песни, помещенные в присланной Мечниковым книге Фоа о Конго и сказал:

— Вот посмотрите песни Конго; одна, кажется, очень миленькая, плясовая… А я вам неверно вчера сказал, что в Африке сорок миллионов жителей. Это, оказывается, только без колонистов европейцев, а всего, кажется, сто шестьдесят миллионов. То‑то мы с вами удивлялись, что так мало… Ну, давайте играть. Пойдемте туда, я хочу с Анной Алексеевной поздороваться. Там и играть будем.

Я сказал:

— Только надо как‑нибудь извлечь оттуда шахматы, а то я боюсь спугнуть играющих.