Пришла Софья Андреевна. Выразила сожаление, что не слыхала музыки. Вид у нее измученный, жалкий.
Александра Львовна и еще кто‑то стали рассматривать за круглым столом рисунки Льва Львовича. Л. Н. сидел в кресле у фортепиано, а я стоял около него. Александра Львовна весело смеялась.
Л. Н. сказал мне:
— Как хорошо Саша смеется! Лучшая музыка — смех любимого человека.
У него на глазах выступили слезы. Он ее очень любит…
Я подошел к круглому столу, взял вчерашние книжки о погромах и стал списывать их заглавия. Л. Н. спросил, что я делаю. Я сказал. Л. Н. опять заметил:
— Эта книга о погромах очень интересна. Она описывает очевидно факты и очень наивно. Говорит, например: они сами не понимают, что сжигают такое нужное учреждение, как винокуренный завод.
Я сказал, что описание процесса очень плохо.
— Да. Это она все, очевидно, придумала.
Я еще сыграл вальс и мазурку Шопена. Л. Н. сидел на кушетке. Я подошел потом к нему. Он очень хвалил мою игру и, когда я стал прощаться, несколько раз благодарил меня. Мне не было так стыдно, как обычно бывает в таких случаях, так как я играл лучше обыкновенного.
«Милая, дорогая Галя, спасибо вам, что написали мне. Мне так дорого чувствовать вас обоих. Я вчера только думал о том, как бы мне хотелось смягчить ваше, чувствовавшееся мне, очень понятное, но очень тяжелое мне, да и вам, раздражение. И нынче как раз в вашей записочке вижу, что вы сознаете его и боретесь с ним. А сознаете и боретесь, то и уничтожите. Вот это‑то и дорого в вас. Помогай вам Бог. Вы пишете о двух просьбах. Не мог исполнить ни той, ни другой (поговорить с Короленко и повидаться с нею, Анной Константиновной.). И я думаю, что это хорошо. Ничего не загадываю. Хочу только, насколько могу, быть в доброте со всеми. И насколько удается, настолько хорошо.
Чем ближе к смерти, по крайней мере чем живее помнишь о ней (а помнить о ней — значит помнить о своей истинной, не зависящей от смерти жизни), тем важнее становится это единое нужное дело жизни и тем яснее, что для достижения этого ненарушения любви со всеми нужно не предпринимать что‑нибудь, а только не делать. Вот я оттого, что не делаю, сделал вам и Бате больно, но и вы и он простили и простите меня. — Ну, да не хочу, да и не нужно рассуждать с вами. Мы знаем и верим друг другу и, пожалуйста, будем такими же друг к другу, какими всегда были. Для меня вы оба от всего этого стали только ближе. Прощайте пока все вы: Батя, вы, Ольга, Лиз. Ив., именно прощайте, простите. Знаю, что я плох, и мне нужно прощение.
Целую вас. Л. Т.».
Когда мы приехали в Ясную, то услыхали квинтет Моцарта, который кто‑то очень плохо играл в четыре руки. Жена пошла в ремингтонную, а я, чтобы не спугнуть играющих, через гостиную прошел к Л. Н. В гостиной я наткнулся на Софью Андреевну, которая у дверей подслушивала разговор Л. Н. и Александры Львовны.
