— Да, еще на днях тут, на этом месте, пришел Андрей и с развязностью спрашивает меня: «Скажи пожалуйста, есть какая‑нибудь бумага?» Я сказал ему, что не желаю ему отвечать и что вообще об этом говорить с ним не намерен.

Мы с Л. Н. вышли в ремингтонную. Софья Андреевна все спала. Лев Львович пошел к ней, но Л. Н. остановил его и спросил:

— Куда ты?

— К мама проститься.

— Не ходи, она спит, мы все караулим.

Лев Львович вернулся обратно.

Я уговорится с Л. Н. ехать завтра вместе с ним верхом, и вместе с Булгаковым в начале одиннадцатого отправился домой.

Я собирался зайти к Владимиру Григорьевичу, но по дороге между нашим и их домом встретил его и Сергеенко, и они зашли к нам. Я рассказал им все, как было. Владимир Григорьевич прочел письмо Л. Н. к Анне Константиновне и дал его мне. Я прочел его вслух. Вот оно:

«Милая Анна Константиновна, пишу вам, а не Диме, потому что ему надо слишком много сказать, и я не сумею сейчас. Надеюсь, что наш верный друг Гольденвейзер передаст ему мои чувства и мысли. А кроме того, вам мне легче говорить о том горе, которое я делаю ему и в котором каюсь, но которое до времени не могу исправить, облегчить. Пусть то, что я написал ему, не смущает и не огорчает его. В теперешних тяжелых условиях я больше чем когда‑нибудь чувствую мудрость и благодетельность неделания, и ничего не предпринимаю и не предприму не только на деле, но и на словах. Говорю и слушаю как можно меньше и чувствую, как это хорошо.

Простите меня, милые друзья, что я делаю вам больно. Будьте снисходительны ко мне и знайте, что я никак не думаю, что я прав перед вами, а знаю, что я плох и слаб, а не могу иначе. Просил бы и вас быть снисходительными ко мне и к ней. Она, несомненно, больная, и можно страдать от нее, но мне—το уж нельзя, или я не могу не жалеть ее.

Целую вас обоих, милые друзья, и прошу не давать вашей любви ко мне уменьшаться. Она мне очень дорога, нужна. Л. Т.».

3 августа. Утром к нам на минутку заезжала Мария Александровна и сказала, что с утра в Ясной никого не видала, кроме Александры Львовны, которая нездорова, лежит в постели (насморк и горло) и сказала ей, что настроение у них в Ясной очень тяжелое.

Владимир Григорьевич предупредил меня, что пошлет со мной письмо Л. Н. Я зашел к нему за письмом и около двух часов поехал в Ясную. В письме своем Владимир Григорьевич выражает сначала свое недоумение и огорчение по поводу слова «подвел», которое передал ему Бирюков, как сказанное Л. H., потом высказывает Л. Н. (или, вернее, напоминает) те соображения, по которым он (Л. Н.) решил сделать формальное завещание, и предлагает, если Л. Н. хочет, изложить всю историю завещания подробно. Он говорит также, что если Л. Н. останется при высказанном им

2 августа суждении, то он от этого дела совершенно отстраняется, так как ему важна не бумага, а действительное желание Л. Н.

В Ясной я встретил Л. Н. наверху. Он шел завтракать. Я спросил его, поедем ли мы. Л. Н. сказал: