Не помню, писала ли я вам, что третьего дня мы с Соней и мальчиками ездили в«Власть тьмы» в «Скоморох» «Власть тьмы» в «Скоморох». «Власть тьмы» шла в народном театре «Скоморох» на Сретенском бульваре (см. воспоминания Е. М. «Власть тьмы» на сцене народного театра» — «Бирюч» 1918, №3).. Публики было 1700 человек. Она меня интересовала больше пьесы. Гул сочувствия слышался всегда в лучшие моменты пьесы: «оставь, дедушка, свет в мышиный глазок». И в галлерее наверху одобрение. Или вдруг на хорошие слова Акима: «так!» во всё горло кричит кто-нибудь одобрительно. Играли совсем не дурно, особенноМитрич Митрич. Эту роль в «Скоморохе» играл Рассказов.сАнюткой Анютка — исполнялась Кварталовой., много лучше театра Корша.Никиты Никита. Никиту в «Скоморохе» играл Селиванов.на всех театрах слишком толсты, а в «Скоморохе» слишком вдавался он в мелодраму. Как-то будет в Малом. Федотова просила Никулину взять еесына Сын [Федотовой] — Александр Александрович Федотов. . Но Никулина отказала, кажется тоже за его толщину. Не было ли известий о Лёве? Давно ничего о нем не знаю. Хоть бы кто написал ему. Прощай, Лёвочка милый, будь бодр и здоров; я проживу хорошо без вас, разумно. Живите пока живется вам, теперь у меня дел особенных нет, и всё налажено хорошо, а с Соней и вовсе легко и весело живется. Целую тебя и дочерей.

Твоя С. Толстая.

№ 328

8 ноября 1895 г. Москва

День пороши, а снегу нет.

Не читай вслух, а один.

Пишу сегодня главное о том, что тебя повидимому очень интересует, милый Лёвочка, — о моем здоровье. Была у Снегирева (всегда мне это так невыносимо нравственно тяжело), и он мне сказал, что объем м[...] уменьшился, что опасность разрыва сосудов миновала, что она почти нормальной величины. Велел взять ванну сегодня, и потом опять как наружное — тёплый настой льняного семени и опять опий; я думаю, что этот последний совет подействует лучше всего, так как то, чем я больше всего мучаюсь — это раздражение и чувство раздутости. — Очень мне хотелось на денёк слетать к вам в Ясную и две ночи быть в дороге. Но боюсь, что погублю свое здоровье, если вместо ванны буду сидеть в вагоне. А весело бы было съездить к вам, погулять, посмотреть на природу и побыть в ее успокоивающей тишине. Коля Оболенский говорит, что ты ничего не говоришь об отъезде и что девочкам очень не хочется ехать. А не хочется, — так и сидите. Мне помощи никакой не нужно теперь; мне совсем делать нечего, и если я для чего-нибудь тут нужна, то для мальчиков, которые очень со мной стали хороши и ведут себя исправно. Вчера вечером был Лёля Северцов, Лёля Маклаков, Коля Оболенский и m-me Юнге. Молодежь собралась вся (и наши мальчики, конечно) вокруг Сони и толковали о назначении женщины и о других высоких предметах. Я видела, какая потребность у молодых высказываться, иметь право голоса. При нас, стариках и взрослых, им приходится всегда молчать и потому они скучают. Третьего дня тоже я вошла к Андрюше, а тамБочков Бочков — Сергей Петрович Бочков, товарищ М. Л. Толстого по Поливановской гимназии. В настоящее время актер, выступающий на провинциальных сценах под фамилией Неверина.и Миша толкуют все трое о пользе путешествия, о необходимости узнать иностранные языки и народы. Хоть бы они подольше оставались в таком настроении, т. nbsp; е. рассуждать, обдумывать разные вопросы и, главное, сидеть дома. Надо их помнить постоянно, что я и делаю. — Гувернантка, кажется, попалась хорошая: тихая, худенькая, но образованная и кроткая. Саша ей очень довольна и Соня тоже хвалит. Приехал Поша, был у меня, но мы еще с Соней спали. Соне лучше. Когда она уедет, мне будет жаль. У вас скоро образуется целая колония:Сяськина Сяськина — Марья Васильевна Сяськова, была учительницей Александры Львовны, позднее работала в «Посреднике»; «пожилая девица, проживала у своих знакомых, стараясь всем услужить» (прим. Толстой)., Дунаев, — теперь еще пожалуй Поша поедет, вам скучно не будет. Если до вечера что будет интересное, то припишу, а пока прощай, целую тебя.Что ты работаешь? Неужели бросил повесть? Что ты работаешь? Неужели бросил повесть? В своем дневнике под 5 ноября Толстой записал: «Сейчас ходил гулять и ясно понял, от чего у меня не идет Воскресенье: ложно начато [...] надо начинать с жизни крестьян, они — предмет, они — положительное, а то — тень, то — отрицательное [...]. Надо начать с нее [Масловой]. Сейчас хочу начать» (Дневник Л. Н. Толстого, I, 1895—1899, стр.6).
Толстой писал в ответ 12 ноября: «По последним твоим письмам чувствую, что тебе очень грустно и тяжело, и мне стало также грустно и хочется быть с тобой. Когда мы приедем, я не могу сказать сейчас, потому что не совещался еще об этом с девочками [...]. Радуюсь, что мальчики хороши и помнят, и жалеют тебя (как бы не сглазить). Очень благодарю их за это. Ты совершенно права, что им нужно самим рассуждать, а мы им мешаем. Только бы рассуждали, употребляли бы в дело данный им от бога разум и доброе сердце» (ПЖ, стр.496). Что-то не верится. Мне скучно без твоего общения; точно ты мне открыл свои душевные двери, которые долго были заперты от меня крепким замком; и теперь мне всё хочется входить в эти двери и быть душевно с тобой. В прежних наших разлуках нам часто хотелось сойтись для жизни совместной материальной; теперь же естественно и непременно должно придти к тому, чтоб нам врозь было душевно одиноко, и чтоб душевно хотелось жить одной жизнью. — Девочек целую, Марье Александровне кланяюсь, буду отвечать на ее письмо.

С. Толстая.

№ 329

1895 г. Ноября 9. Москва

Посылаю вам, милые друзья, разных гостинцев и еды: артишоки, томаты, брюссель, финики, печенья, виноград и проч. Что там съедите, а что на дорогу возьмете. Поша едет к вам, и мне самой так захотелось ехать, что я пишу это письмо, а не уверена, что и я не уеду с ним. Сегодня с утра на меня напала тоска в первый раз самая моя осенняя тоска; как проснулась, с Соней разговорилась о Ваничке, расплакалась, да так весь день и мечусь. Может быть опять пройдет и я буду бодра.К вам всё народу прибывает К вам все народу прибывает. Толстой писал 12 ноября: «Ты права, что чужие люди мешают, а у нас их много: нынче воскресенье, еще Бухман, Марья Михайловна и Хирьяков, приехавший из Петербурга. Про тех я не говорю: Поша друг, Дунаев такой же, да еще и дрова колет, и печи топит. А Марья Васильевна всё делает. Но всё-таки было бы лучше, спокойнее, если бы мы были одни. Хорошее бы вошло на ум».
Толстой писал в ответ 12 ноября: «Я совершенно одобряю то, что ты хочешь бросить леченье, но не одобряю, что ты хочешь двигаться и вообще нарушать гигиенические предписания. Я бы бросил только лекарства».
Следующее письмо от 13 ноября не печатаем. ; боюсь, что плохо девочки от суеты всё уложат и плохо дом оставят, ничего не уберут и ничего не запрут. Я знаю, как трудно что-нибудь делать, когда гости, и надо утром убирать даже те постели, на которых спали, и ту посуду, в которой ели. Пусть Марья Кирилловна останется до вечера и на досуге одна всё приберет и запрет, а то ведь это на мою долю останется, когда я приеду весной для окончательной отделки дома.

Вчера разлетелась в баню, а бань нигде нет, только по морозной мостовой с грохотом напрасно растрясла себя, и мне стало хуже опять. Нездоровье и невозможность двигаться так мне надоели, что я хочу прекратить всякое лечение и начать всюду ездить, а то тоска если разойдется, то хуже всякого нездоровья.

Овощи посылаю плохие, томаты уже отошли, артишоки стары; до Охотного не добралась, далеко, и я на конке на Арбат ездила, на конке очень хорошо, не тряско. Прощайте, целую всех.