Нехлюдов спросил смотрителя, не может ли он видеть политических, и, получив решительный отказ и не простившись с англичанином, вышел из острога и уехал в гостиницу.

Теперь ему стало ясно, от чего весь тот ужас, который он видел. И ясно стало, что надо делать. Ответ, которого он не мог найти, ясно восстал перед ним. Тот самый, который дал Христос Петру: Прощать всегда, никогда не наказывать, потому что нет таких людей, которые бы сами не были виновны; наказание же и исправление предоставить Богу. Вот и все. “Неужели в этом разрешение? Да не может быть”, говорил он себе, а между тем несомненно видел, что, как ни странно это показалось ему сначала, привыкшему к обратному, что это было единственное, самое практическое разрешение вопроса.528 что это самая полезная практическая мера, что другого ничего нельзя и не нужно, что все то зло, которое есть теперь, произошло только от того, что люди делали обратное. Оттого и Федоров, оттого и 1-е Марта, оттого Семенов. Делать же нужно только одно: обличи его, не оскорбляя; если послушает, то хорошо, не послушает, то будет тебе как язычник и мытарь, т. е. оставь его в покое, не заботься о нем. — Но какже быть с дурными людьми, с злодеями? Так и оставить их? — слышались ему обычные вопросы. И он вспомнил недавний свой разговор с хозяином двора, у которого он останавливался. Хозяин рассказывал ему, что у него на дворе не стоят лошади (дохнут), и что это сделал колдун по злобе, и что он теперь выписал колдуна за 10 рублей из дальней деревни, с тем чтобы новый колдун снял зарок с его двора. На все убеждения Нехлюдова о том, что этого не нужно делать, и что только даром пропадут 10 рублей, и что лучше осмотреть двор, очистить, нет ли других причин, старик твердил все свое: “Что же, так и оставить, чтобы и еще подохнули последние кони?”

Обычное возражение, состоявшее в том, что нельзя же так оставить преступников, напомнило ему эти слова старика. От того, что люди задались задачей сделать невозможное, исправлять друг друга, они делают только лишнее, бесполезное зло, кроме того еще этим самым лишая себя возможности и желания найти настоящую причину зла. Есть злые люди, воры, убийцы. Вы несколько столетий казнили их. Что ж, перевелись они? Не перевелись они, потому что всякий суд над вором есть проявление хронического воровства следователя, прокурора, судьи; и наказание за убийство есть хроническое покушение на убийство, совершаемое судьями, прокурорами, смотрителями, конвойными.

Нехлюдов понял теперь, что общество и порядок вообще существует не потому, что люди мстят друг другу или исправляют или устраняют друг друга, а существует несмотря на то, что есть такие законные воры и убийцы, которые воруют у других людей свободу и жизнь, что если бы это прекратилось, то общество не только не погибло бы, но было бы несравненно больше обезпечено, чем теперь. Он понял, что 9/10, если не все преступления, вызваны преступлениями правительства, что все эти воровства, грабежи, 1 неразобр *** . , убийства, 1-ое Марта, все это воспитано самим правительством.

“Да неужели это правда?” И внутренний голос всего существа его говорил: “да, несомненная, великая правда”.

“Да, но529 что же, как же будет существовать тогда общество, — спрашивал он себя. — Да так, как сказано”. И, открыв евангелие, сначала начал читать его. Пробежав знакомую ненужную родословную, рождение, крещение, Нехлюдов, как и всегда, когда он читал, если это так, то должно быть и совершенно другое все устройство общества, все понимание жизни, — сказал он себе. — Так неужели такое иное понимание жизни открывает евангелие? Неужели это так?» — сказал он себе и, вспомнив слова Англичанина, открыл евангелие на Нагорной проповеди и начал читать ее.

И в первый раз он заметил, что в этой проповеди было 5 определенных заповедей, которые устанавливали это совершенно новое, иное устройство человеческого общества. Не только не убивай, но не гневайся на брата и никого не считай рака, ничтожным. Это первая. И он вспомнил все сквернословие, ругательства, которые считались обычными. Не только не прелюбодействуй, но не предавайся любованию красотой женщины и не изменяй той, с которой сошелся. Это вторая. Ему представились балы, туалеты женские, балеты, картины, статуи. Не клянись. Это третья. Присяга царю, солдатская, на суде. Не только не око за око, а подставляй щеку. Это 4-ая. И он вспомнил дуэли, суды, виселицы в остроге. Не только не ненавидь врагов, но люби, помогай, служи. Это пятая. Он вспомнил войны, готовность к ним, патриотизм. Все навыворот, а все не только возможно, но радостно.

Нехлюдов уставился на свет горевшей лампы и замер. Давно не испытанный им восторг охватил его душу. Точно он после долгого томления и страдания нашел вдруг успокоение и свободу.

Он не спал всю ночь и, как это случается со многими и многими, в первый раз читающими Евангелие, читал не глазами и устами, без уважения и любви, а читал сердцем, впитывая, как сухая губка воду, все то прекрасное, что было там. И все, что он читал, только подтверждало, приводило в сознание то, что он знал уж давно прежде, но чего не сознавал вполне, не верил.

Теперь же он сознавал и верил, главное, тому, что выискал из всего учения и что с особенной яркостью и силою было выражено в притче о виноградарях, вообразивших себе, что сад, в который они были посланы для работы на хозяина, был их собственность, что все, что было в саду, сделано для них и что их дело только в том, чтобы наслаждаться в этом саду своею жизнью, забыв о хозяине и убивая тех, которые напоминали им о хозяине и об их обязанностях к нему. «В этом все, — думал Нехлюдов, — я жил, и все мы живем в нелепой уверенности, что мы сами хозяева своей жизни, что она дана нам для нашего наслаждения. A ведь это очевидно нелепо. Ведь сами мы посланы сюда то по чьей нибудь воле и для чего нибудь. А мы решили, что мы, как грибы, родились, живем ни для чего, только для своей радости, и ясно, что нам дурно, как будет дурно работнику, не исполняющему волю хозяина. А напротив, поставь свою жизнь в том, чтобы служить воле хозяина, делать его дело, и тебе будет хорошо. — “Ищите Царства Божья и правды его”, — а остальное приложится. А мы ищем остального и не находим его и нетолько не устанавливаем Царства Божия, но разрушаем его.

Какое ужасное заблуждение. И как легко освободиться от него.

Так вот что! Вот что, — повторял он себе. — Все навыворот, все сначала. И это можно, как можно мне сейчас всей душой чувствовать и сознавать правду этого, так должен чувствовать ее всякий.

Так вот оно дело моей жизни. Только кончилось одно — началось другое. А я думал, что я одинок и что мне делать нечего.

Но как же все не видят этого? Ах, если бы мочь показать это людям, чтоб они хоть также, как я, увидали это......».

С этой ночи начался для Нехлюдова совсем новый период жизни.