6-я РЕДАКЦИЯ.

** № 119 (кор. № 53).

XLVI.

В это время в женской разгороженной решетками посетительской происходило следующее. Непомнящий бродяга, худощавый сильный человек с седеющей бородой, снявши кафтан и порты, стоял в одном суровом белье перед скамейкой, с обеих сторон которой стояло по два надзирателя. Широкий в груди и плечах мускулистый надзиратель Петров с синяком над глазом, засучив рукава мундира, отбирал розги, привешивая их в жилистой, красной руке. Васильев же с лохматой и курчавой черной головой стоял у стены в халате в накидку и с нахмуренными бровями смотрел в землю. Глядевший в окно смотритель оглянулся и, увидав, что все готово, сказал:

— Чего же стоишь? Ложись.

Бродяга спустил штаны, они упали, он выступил из них и из котов и сам подошел к скамье. Надзиратели подхватили его под руки и положили на скамейку. Ноги арестанта спускались с обеих сторон скамейки. Один надзиратель поднял ноги вверх и лег на них, другие два ухватили арестанта за руки и прижимали к скамье, четвертый поднял рубаху до самых кострецов, оголив выдающиеся из-под желтой кожи ребра, жолоб станового хребта и поясницу с выгибом и твердые мускулистые ляжки кривых ног. Петров, широкий в груди и плечах, мускулистый надзиратель, выбрав один из приготовленных пучков, поплевал в руки и, крепко сжимая связанные комли березовых прутьев, со свистом взмахивая, стал ударять ими по обнаженному телу. При каждом ударе бродяга гукал и встряхивался, удерживаемый насевшими на него надзирателями. Васильев, бледный, стоял, изредка вскидывая глазами на то, что было перед ним, и опять опуская их. На желтом заду бродяги уже выступили пересекающиеся линии кровоподтеков, и гуканье его переходило уже в стоны.

Но Петров, которому подбили глаз в той драке, когда вели Васильева в карцер, отплачивал свою обиду, ударяя так, что концы розог отлетали, и на желтых ягодицах и бедрах бродяги стала мазаться красная кровь.

Когда бродягу пустили и он, дрожа нижней челюстью, обтирая полою рубахи кровь, стал подтягивать шнурок посконных штанов, старший надзиратель взялся за халат Васильева.

— Снимай, — сказал он.

Васильев как будто улыбнулся, оскалив из-за черной бородки свои белые зубы, и все умное, энергическое лицо его исказилось. Он, разрывая шнурки одежды, скинул ее и лег, заголив свои красивые, тонкие, прямые, мускулистые ноги.

— Нет на вас... — проговорил он начало какой-то фразы и вдруг оборвал, стиснув зубы и готовясь к удару.

Петров бросил отрепанные розги, взял из приготовленных на окне розог новый пук, и началось новое истязание. С первых же ударов Васильев закричал.

— Ох!.. О! — и стал биться так, что надзиратели, спустившись на колени, повисли на его плечах и покраснели от усилий.

— Тридцать, — сказал смотритель, когда было еще 26.