«Какую прикажете?» — сказал д дирижер , становясь с гитарой в руках перед полукругом усевшихся Цыган.

«По порядку, разумеется, «Слышишь».

Цыган подкинул ногой гитару, взял аккорд, и хор дружно и плавно затянул «Ведь ли да как ты слы-ы-шишь....»

«Стой, стой! — закричал Генерал: — еще не все в порядке, — выпьемте».

Г[оспо]да всѣ выпили по стакану гадкаго теплаго шампанскаго. Генералъ подошелъ къ Цыганамъ, вѣлѣлъ встать одной изъ нихъ, бывшей хорошенькой еще во время его молодости, Любашѣ, сѣлъ на ея мѣсто и посадилъ къ себѣ на колѣни. Хоръ снова затянулъ «Слышишь». Сначала плавно, потомъ живѣе и живѣе и наконецъ такъ, какъ поютъ Ц[ыгане] свои пѣсни, т. е. с необыкновенной энергией и неподражаемым искусством. Хор замолк вдруг неожиданно. Снова первоначальной акорд, и тот же мотив повторяется нежным сладким звучным голоском с необыкновенно оригинальными украшениями и интонациями, и голосок точно также становится все сильнее и энергичнее и, наконец, передает свой мотив совершенно незаметно в дружно подхватывающий хор. —

Было время, когда на Руси ни одной музыки не любили больше Цыганской; когда Цыгане пѣли русскія стар[инныя] хорошія пѣсни: «Не одна», «Слышишь», «Молодость», «Прости» и т. д. и когда любить слушать Цыганъ и предпочитать ихъ Итальянцамъ не казалось страннымъ. Теперь Цыгане для публики, которая сбирается въ пасажѣ, поютъ водевильные куплеты, «Двѣ дѣвицы», «Ваньку и Таньку» и т. д. Любить Ц[ыганскую] музыку, можетъ быть, даже называть ихъ пѣніе музыкой покажется смѣшнымъ. А жалко, что эта музыка такъ упала. Ц[ыганская] м[узыка] была у насъ въ Россіи единственнымъ переходомъ отъ музыки народной къ музыкѣ ученой. Отчего въ Италіи каждый Лазарони понимаетъ арію Доницети и Россини и наслаждается ею, а у насъ въ «Оскольдовой М[огилѣ]» и «Жизни за Царя» купецъ, мѣщанинъ и т. п. любуются только Декораціями? Я не говорю уже о ит[альянской] м[узыкѣ], которой не сочуствуетъ и 1/100 Русскихъ абонеровъ, а выбралъ такъ называемыя народныя оперы. Тогда какъ каждый Русской будетъ сочувствовать ц[ыганской] п[ѣснѣ], потому что корень ея народный. Но мнѣ скажутъ, что это музыка неправильная. Никто не обязанъ мнѣ вѣрить; но я скажу то, что самъ испыталъ, и тѣ, которые любятъ ц[ыганскую] м[узыку], повѣрятъ мнѣ, а тѣ, которые захотятъ испытать, тоже убѣдятся. Было время, когда я любилъ вмѣстѣ и Ц[ыганскую] и Н[ѣмецкую] м[узыку] и занимался ими. Одинъ очень хорошій музыкантъ, мой пріятель, Нѣмецъ по музыкальному направленію и по происхожденію, спорилъ всегда со мной, что въ Ц[ыганскомъ] хорѣ есть непростительныя музыкальныя неправильности и хотѣлъ (онъ находилъ, какъ и всѣ, соло превосходными)152 Скобки редактора. доказать мне это. Я писал порядочно, он очень хорошо. Мы заставили пропеть одну песню раз 10 и записывали оба каждый голос. Когда мы сличили обе партитуры, действительно, мы нашли ходы квинтами; но я все не сдавался и отвечал, что мы могли записать правильно самые звуки, но не могли уловить настоящего темпа, и что ход квинтами, на который он мне указывал, был ничто иное, как подражание в квинте, что-то в роде фуги, очень удачно проведенной. Мы еще раз стали писать, и Р. совершенно убедился в том, что я говорил. Надо заметить, что всякий раз, как мы писали выходило новое, движение гармонии было тоже, но иногда акорд быль полнее, иногда вместо одной ноты было повторение предыдущего мотива — подражание. Заставить же петь отдельно каждого свою партию было невозможно, они все пели первый голос. Когда же начинался хор, каждый импровизировал. —

Да извинят меня читатели, которые не интересуются Цыганами [за] это отступление; я чувствовал, что оно неуместно; но любовь к этой оригинальной, но народной музыке, всегда доставлявшей мне столько наслаждения, преодолела. —

Во время первого куплета Генерал слушал внимательно, иногда улыбался и жмурил глаза, иногда хмурился и неодобрительно качал головой, потом перестал слушать и занялся разговором с Любашей, которая то показывая свои белые, как перлы, зубы, улыбаясь, отвечала ему, то подтягивала хору своим громким альтом, строго поглядывая направо и налево на Цыганок и делая им разные жесты руками, Гвардеец подсел к хорошенькой Стеше и, обращаясь к Н. Н., беспрестанно говорит: Charmant, délicieux!153 [Прекрасно, очаровательно!] или подтягиваетъ ей не совсѣмъ удачно, что, какъ замѣтно, заставляетъ перешептываться Цыганокъ и не нравится имъ, одна даже трогаетъ его за руку и говоритъ: позвольте, баринъ. Н. Н. съ ногами залезъ на диванчи[къ], объ чемъ то шепчется съ хорошенькой плясуньей Малашкой. Al[exandre], разстегнувъ жилетъ, стоитъ передъ хоромъ и, какъ видно, съ наслажденіемъ слушаетъ. Онъ замѣчаетъ тоже, что молоденькія Цыганки посматриваютъ на него и, улыбаясь, перешептываются, и онъ знаетъ, что онѣ не смѣются, а любуются имъ, онъ чувствуешь, что онъ очень хорошенькій мальчикъ. Но вдругъ генералъ поднимается и говоришь Н. Н.: Non, cela ne va pas sans Машка, ce choeur ne vaut rien, n’est ce pas?154 [Нет, без Машки дело не идет, хор ничего не стоит, не правда ли?] H. H., который с самого бала казался каким то сонным, апатичным, соглашается с ним. Г. дает деньги Бедняжке [?] и не приказывает величать.

«Partons».155 [Едем.] Н. Н., зевая, отвечает: «partons». Гв Гвардеец только спорит; но на него не обращают внимания. Надевают шубы и выходят.

«Я не могу спать теперь, — говорить Генерал, приглашая Н. садиться в его карету. — Allons au b.».156 [Поедем в б.]

«Ich mache alles mit,157 [Я во всем приму участие,] — говорить H. H., и снова две кареты и сани катятся вдоль молчаливых темных улиц. Alexandre в карете только почуствовал, что голова у него очень кружилась, он прислонился затылком к мягкой стенке кареты, старался привести в порядок свои запутанные мысли и не слушал Г Генерала , который говорил ему самым спокойным, трезвым голосом: Si та femme savait que je bamboche avec vous?......158 [Если бы моя жена знала, что я бездельничаю с вами?.......]

Карета остановилась. Al[exandre], Г[енералъ], H. Н. и Г[вардеецъ] вошли по довольно опрятной, освѣщенной лѣстницѣ въ чистую прихожую, въ которой лакей снялъ съ нихъ шинели, и оттуда въ ярко освѣщенную, какъ-то странно, но съ претензіею на роскошь убранную комнату. Въ комнатѣ играла музыка, были какіе то мущины, танцовавшіе съ дамами. Другія дамы въ открытыхъ платьяхъ сидѣли около стѣнъ. — Наши знакомые прошли въ другую комнату. Нѣсколько дамъ прошли за ними. Подали опять Шампанское. — Аl. удивлялся сначала странному обращенію его товарищей съ этими дамами, еще болѣе странному языку, похожему на Н[ѣмецкій], которымъ говорили эти дамы между собой. — Alexandre выпилъ еще нѣсколько бокаловъ вина. Н. Н., сидѣвшій на диванѣ рядомъ съ одной изъ этихъ женщинъ, подозвалъ его къ себѣ. — Al[exandre] подошелъ къ нимъ и былъ пораженъ не столько красотой этой женщины (она была необыкновенно хороша), сколько необыкновеннымъ сходствомъ ея съ Графиней. Тѣже глаза, таже улыбка, только выраженіе ея было неровное, то слишкомъ робкое, то слишкомъ дерзкое. Al[exandre] очутился подлѣ нея и говорилъ съ ней. Онъ смутно помнилъ, въ чемъ состоялъ его разговоръ; но помнилъ, что Исторія Дамы Камелій проходила со всею своею поэтической прелестью въ его раздраженномъ воображеніи, онъ помнилъ, что Н. Н. называлъ ее D[ame] aux C[amélias],159 [Дама с камелиями,] говорил, что он не видал лучше женщины, ежели бы только не руки, что сама D Dame aux C Camélias молчала, изредка улыбалась и улыбалась так, что Alу Alexandrey досадно было видеть эту улыбку; но винные пары слишком сильно ударили в его молодую, непривычную голову.

Он помнил еще, что Н. Н. что-то сказал ей на ухо и вслед за этим отошел к другой группе, образовавшейся около Генерала и Гвардейца, что женщина эта взяла его за руку, и они пошли куда-то. —

Через час у подъезда этого же дома все 4 товарища разъехались. Al Alexandre , не отвечая на Adieu160 [До свиданья] Н. Н., сел в свою карету и заплакал, как дитя. Он вспомнил чувство невинной любви, которое наполняло его грудь волнением и неясными желаниями, и понял, что время этой любви невозвратимо прошло для него. — Он плакал от стыда и раскаяния. И чему радовался Генерал, довозивший домой Н. Н., когда он шутя говорил: «Le jeune a perdu son pucelage?161 [Мальчуган потерял свою невинность?] Да, я ужасно люблю сводить хорошеньких.»

Кто виноват? Неужели Al Alexandre , что он поддался влиянию людей, которых он любил, и чувству природы? Конечно, он виноват; но кто бросит в него первый камень? Виноват ли и Н. Н. и Генерал? Эти люди, назначение которых делать зло, которые полезны, как искусители, придающие больше цены добру? Но виноваты вы, которые терпите их; не только терпите, но избираете своими руководителями. —