— «К бабе пойду, твоя хозяйка то жива, — у ней возьму! Я скажу, что Зверчик велел».
— «Ты ей, бляди, не говори. Ох, погубила она меня. Матушка померла?»
— Да.
Ерошка пошел зa вином. Кирка разговаривал с чеченцом. Он просил водки. Водка была у Ерошки. Чеченец выпил один и пошел спать. Они говорили, как отпустил наиб Кирку. Ерошка
Ерошка: «Ну зачем пришел? еще начудесишь».
— «Нет, завтра повижу и уйду. Могилкам поклонюсь. Она стерва».
Ерошка: «Она не виновата. Офицер просил, замуж брать хотел, она не пошла».
Кирка: «Все чорт баба, все она погубила; кабы я и не знал, ничего бы не было». Он задумался: «Поди, приведи ее, посмотрел бы на нее. Как вспомню, как мы с ней жили, посмотрел бы».
Ерошка: «А еще джигит: бабе хочет повериться».
Кирка: «Что мне джигит. Погубил я себя; не видать мне душеньки, не видать мне
Ерошка: «Каждому свое, ты дурно не говори, тебе линия выпала, будь молодец, своих не режь, что, чужих много».
«Я к бабе пойду». — «Пойди!» и опять песню.35 Трудно допустить, чтобы Толстой мог тут думать о Елизавете Ксаверьевне Воронцовой (1792—1880) — жене наместника, уже по ее возрасту; вероятно перед ним вставал образ жены сына наместника, той самой Марьи Васильевны, которую он позднее показал нам в «Хаджи-Мурате».
Кирка ничего не говорил, но дрожал от
— «Станичный идет с казаками!» крикнул Ерошка, смотревший в окно. Чеченец и Кирка выскочили и побежали. Кирка выстрелил в Ерошку по дороге, но не попал. Ерошка засмеялся. Никто не шел, Ерошка обманул их, не ожидая добра от этого свиданья. —