Почти столкнувшись с Князем, молодая баба бойко составила ушат, потупилась, поклонилась, потом блестящими глазами из подлобья взглянула на Князя и, стараясь рукавом вышитой рубахи скрыть легкую улыбку, быстро, постукивая котами, взошла на сходцы и скрылась в сенях, как будто находя неприличным оставаться с Князем на улице. Скромному герою моему очень не понравились и движения эти и наряд молодой бабы, он строго посмотрел ей вслед, нахмурился и обратился к старухе, которая согнув еще более свой и так летами через чур согнутый стан, поклонилась и хотела сказать что-то, но, приложив руки ко рту, так закашлялась, что Николинька, не дождавшись ее, взошел в избу. —

Юхванка, увидав Князя, бросился к печи, как будто хотел спрятаться от него, поспешно сунул в печурку какую-то вещь и с улыбочкой провинившагося школьника остановился посередине избы. Юхванка был русый, курчавый парень лет 30, худощавый, стройный, с молодой остренькой бородкой и довольно красивый, ежели бы не бегающие карие глазки, неприятно выглядывавшие из под запухлых век и недостаток 2-х передних зубов весьма заметный, потому что губы были коротки и беспрестанно складывались в улыбку. На нем была праздничная, чистая рубаха, полосатые набойчатые портки и тяжелые сапоги с сморщенными голенищами. Внутренний вид избы был также беден, но не так мрачен, как той, в которую мы заглядывали. Две вещи здесь останавливали внимание и как-то неприятно поражали зрение: небольшой, погнутый самовар, стоящий на полке, и портрет какого то архимандрита с кривым носом и шестью пальцами в черной рамке под остатком стекла, около образов, из которых один был в окладе.

Князь недружелюбно посмотрел и на самовар, и на архимандрита, и в печурку, в которой из-под какой то ветошки торчал конец трубки в медной оправе.

— Здраствуй, Епифан, — сказал он, глядя ему в глаза. Епифан поклонился, пробормотал: «Здравия желаем, Ваше Сиятельство», особенно нежно выговаривая последнее слово, и глаза его мгновенно обегали всю фигуру Николиньки, избу, пол и потолок, не останавливаясь ни на чем; потом он торопливо подошел к полатям, стащил оттуда зипун и стал надевать его.

— Зачем ты одеваешься? — сказал Князь, сядясь на лавку и следя за ним глазами.

— Какже, помилуйте, Ваше Сиятельство, разве можно? Мы кажется можем понимать...

— Поди-ка сюда, — сказал Николинька, — замечая, что он ни на минуту не остается на месте и указывая на середину избы, — я зашел к тебе узнать, зачем тебе нужно продать лошадь, и много ли у тебя лошадей, и какую ты лошадь хочешь продать?

— Мы много довольны вашей ласкою, Ваше Сиятельство, что не побрезгали зайдти ко мне к мужику, — отвечал Юхванка, бросая быстрые взгляды на архимандрита с кривым носом, на печку, на сапоги Князя и на все предметы, исключая лица Князя, — мы всегда за вас Богу молимся...

— Зачем тебе нужно лошадь продать? — сказал Князь, возвышая голос.

Юхванка вздрогнул, встряхнул волосами, взгляд его опять обежал избу и, заметив кошку, которая спокойно мурлыкала на полатях, он крикнул на нее: «Брысь, подлая», и торопливо оборотился к Князю.

— Лошадь старая, Ваше Сиятельство, негодная... коли бы животина добрая была, я бы продавать не стал...

— А сколько у тебя всех лошадей?

— 3 лошади, Ваше Сиятельство.

— А жеребят нет?

— Как можно, и жеребенок есть.