Юхванка подал. Николинька прямо подошел к меренку с головы и вдруг ухватил его за уши и пригнул к земле с такой силой, что несчастный меренок, который был самая смирная мужицкая лошадка в мире — зашатался и захрипел. Заметив, что совершенно напрасно было употреблять такие усилия, Николиньке стало досадно, тем более, что Юхванка не переставал улыбаться; он покраснел, выпустил уши бедной лошади, которая никак не понимала, чего от нее хотят, и без помощи оброти, преспокойно открыл ей рот и посмотрел зубы. Клыки были целы, чашки полные; стало быть, лошадь молодая.

Юхванка в это время нашел, что борона лежит не на месте, он поднял и поставил ее стоючи, прислонив к плетню.

— Поди сюда, — крикнул Николинька. — Что эта лошадь старая?

— Помилуйте, Ваше Сиятельство, ведь такой смоляной зуб бывает, а уж я...

— Молчать! Ты лгун и негодяй, потому что честный мужик не станет лгать, ему не зачем. Ну на чем ты выедешь пахать, когда продашь эту лошадь. Тебя нарочно посылают на пешия работы, чтобы ты поправлялся лошадьми к пахоте, а ты последнюю хочешь продать, ведь другим обидно за тебя земляную работу работать, а главное зачем ты лжешь?

Юхванка во время этой нотации опустил глаза вниз, но и там они ни на секунду не оставались спокойными.

— Мы, Ваше Сиятельство, — отвечал он, — не хуже других на работу выедем.

— Да на чем ты выедешь?

— Уж будьте покойны, Ваше Сиятельство, голышами не будем, — отвечал он, без всякой надобности нукая на мерена и отгоняя его. — Коли бы не нужда, то стал бы разве продавать.

— Зачем же тебе нужны деньги?

— Хлеба нету-ти ничего, да и Болхи отдать долг надо.

— Как хлеба нету? Отчего же у других, у семейных еще есть, а у тебя у бессемейного нету? — Куда-ж он девался?

— Ели, Ваше Сиятельство, а теперь ни крохи нет, лошадь я к осени перед Богом куплю.

— Лошадь продавать и думать не смей.

— Что-ж, Ваше Сиятельство, коли так, то какая же наша жизнь будет, и хлеба нету, и продать ничего не смей, — отвечал он, кинув беглый, но дерзкий взгляд на лицо Князя.