— Как не видать-с, — отвечал Чурис насмешливо улыбаясь, — мы не мало диву дались, как их клали — такие мудреные. Еще ребята смеялись, что не магазеи ли будут от крыс в стены засыпать. Избы важные — острог словно.

— Да, избы славные, и прочные, и просторные, и сухия, и теплые, и две семьи в каждой могут жить, и от пожара не так опасно.

— Не спорю, Ваше Сиятельство.

— Ну так вот, одна изба чистая сухая десятиаршинная с сенями и пустою клетью совсем уж готова, я тебе ее и отдам, ты свою сломаешь, она на амбар пойдет, двор тоже перенесешь, вода там славная, огороды я вырежу тебе из новины. — Земли твои во всех трех полях тоже там под боком вырежу. Что-ж, разве это тебе не нравится? — сказал Князь, заметив, что как только он заговорил о переселении, Чурис с тупым выражением лица, опустив глаза в землю, не двигался с места.

— Вот, Ваше Сиятельство, — отвечал он, не поднимая глаз. Старушонка выдвинулась вперед, как будто задетая за живое и желая сказать свое мнение.

— Вот, Ваше Сиятельство, — сказал Чурис, а на Старой Деревне нам жить не приходится.

— Отчего?

— Нет, Ваше Сиятельство, кот нас туды переселить, мы вам на век мужиками не будем. Там какое житье? Да там и жить-то нельзя.

— Да отчего?

— Раззорения, Ваше Сиятельство.

— Отчего?

— Какже там жить? место не жилое, вода неизвестная, выгона нету-ти, коноплянники у нас здесь искони навозные, добрые, а там что? Да и что там? голь! ни плетней, ни авинов, ни сараев, ни ничего нету-ти. — Раззоримся мы, Ваше Сиятельство, коли нас туда погоните. Место новое, неизвестное, — повторял он, задумчиво покачивая головой.

Николинька, нелюбивший слепого повиновения от своих крестьян, — но худо ли, хорошо, — считавший необходимым объяснять им причины своих распоряжений, — особенно, касающихся их собственно, вступил с Чурисом в длинное объяснение выгод переселения в вновь устроенный им хутор. Николинька говорил дельно, но Чурис делал иногда такие неожиданные возражения, что Князь приходил в недоумение. Так Чурис не предполагал возможности примежевать переселенному мужику земли около хутора, предвидя нескончаемые распри по этому случаю между владельцами земель, он находил еще, что отрезывать около хутора особый выгон будет невыгодно и неудобно. Он сказал еще с прикрытою добродушною простотою насмешливостью, что по его мнению хорошо бы поселить на хуторе стариков дворовых и Алешу дурачка, чтоб они бы там хлеб караулили. «Вот бы важно-то было». Но главный аргумент и который он повторял чаще других, был тот, что «место нежилое, необнакновенное».

— Да что-ж, что место нежилое, отвечал терпеливо Николинька, ведь и здесь когда-то место было нежилое, а вот живут, и там вот ты только первый поселишься с легкой руки.

— И, батюшка, Ваше Сиятельство, как можно сличить, с живостью отвечал Чурис, как будто испугавшись, чтобы Князь не принял окончательного решения, это место с тамошним: здесь на миру место, место веселое, обычное и дорога, и пруд тебе белье что ли бабе стирать — скотину ли поить и все наше заведенье мужицкое, тут и гумно, и огородишки, и ветлы вот, что мои родители садили здесь, и дед мой, и батька здесь Богу душу отдали, и мне только бы век тут свой кончить, Ваше Сиятельство, больше ничего не прошу. Будет милость ваша избу поправить, много довольны вашей милостью, a нет, так и в старенькой свой век как-нибудь доживем. Заставьте век Богу молить, — продолжал он с чувством и низко кланяясь, не сгоняйте меня с гнезда нашего. Тут гнездо наше, Ваше Сиятельство.