Прик. Как это вы глупо говорите, господа.....
Ив. М. Марья Васильевна, дай, матушка, чаю, всю голову разломило. Вот хоть кол теши этим ракальям на голове. Есть дни за вами или нет? Есть, говори?
Ст. Значит, есть. —
Ив. М. Ну, так чтобы были завтра на покосе, а то к станов... мировому пошлю.
Ст. Это, Иван Михалыч, зачем же так делать? Мы, значит, не то чтобы как обиды какой... а по согластью.
Ив. М. (наступает с кулаками). Убирайся ты к чорту, а то я тебя тут в дребезги расшибу и с медалью и с грамотой твоей совсем! Вон! (Староста уходит. Прикащику.) Ты распорядись, Василий.
Пр. Вот я говорил. — (Прикащик уходит.)
Ив. Мих. (садится к столу, оглядывается). Нет никаких сил. Что Алексея Павловича нет еще? Ведь не выдержишь, сил никаких нет.
< М. В. Нет, Мишенька, нету, он не приходил еще. Чтож, какже не рассердиться тут при ком бы то ни было.
М. И. Вот дура! разве я боюсь кого нибудь.
К. М. Поступок остается тем же поступком, при ком бы он совершен ни был.> Я не могу уяснить для себя вопроса, в силу каких начал вы находите более удобным разъяснять недоразумения, оскорбляя <людей равных себе,> меньшую братию. —
М. И. Да вот я бы, матушка, тебе дал хоть в твоей Лапуховке управлять этой меньшей братьей, вот я бы посмотрел, как ты бы обошлась с меньшей братьей. Ты бы и с 30 душами своими не знала бы, куда деться, а как 200 десятин не паханы, Ильин день на дворе... Знаем мы, все знаем, — время новое пришло, и новым духом повеяло, и Михаила Бровцын первый отозвался на призыв Царя. — Да тяжело. —
М. В. А какже ты, Мишель, говоришь все, что от вольной лучше стало? Какже лучше, когда они все ушли?
И. М. Да это дворовые — рабы, самое ужасное старое крепостного права.
