— Он не выручит, Константин Дмитрич, — ответил старик.

— Да какже тот?

— Да вот также, как вы. Вы разве обидите человека. Так и он. Судить грех, как тот, он не выручит.

— Да отчего?

— Другой человек только для своих нужд живет — есть, пить, спать. A Фоканыч правдивый старик. Его попросить, он спустит. Тот для себя, для нужды, а этот для Бога, для правды живет, душу спасает, человек, одно слово.

Церковь, по учению Хомякова, живет для правды, а не для нужд. Его собственная жизнь последнее время и общий взгляд его, общий с мужиками, подлость отрекаться от молитвы — все вдруг сошлось к одному и осветило его.

— Ну так прощай, потолкуете и заходите ко мне, — сказал он мужику, — а я пойду домой.

— Счастливо, Константин Дмитрич. Что это вы пешком ходите?

— Я люблю.

— Я вам лошадку запрегу.

— Не надо.

— Жара же страсть.

— Да, пересохло все. Ну, прощай, — сказал Левин, желая поскорее уйти и остаться одному с своими мыслями.

— Страсть томит. Дождичка бы надо для зеленей. Так сухая матушка и лежит, ровно не сеянная. Счастливо, Константин Дмитрич.

Левин пошел домой большими шагами, не чувствуя ни жары, ни усталости, прислушиваясь не столько к своим мыслям, сколько к душевному состоянию, прежде никогда им не испытанному. Прежде, когда он придумывал себе точки опоры, эти его мысли, долженствовавшия быть точками опоры, действовали на него, как капля горячей воды, налитая в бочку. Капля была горяча, но только пока она была отдельна, но стоило влиться — погрузиться в общее, чтобы их не видно было там. Но теперь вдруг в первый раз он почувствовал, что эта одна мысль, высказанная мужиком, вызвавшая целый град мыслей, сходившихся к одному центру, была уже не капля.