— «Теперь после царской службы, можно то есть сказать, проливал кровь», политично улыбаясь, сказал Федор Михайлов: «можешь, братец, на время предаться и родительскому».

Марьяна с радостной улыбкой, игравшей в её прекрасных глазах, подошла к нему. — «Здорово, батяка!» —

«Здорово, Марьянушка!» Но Гурка был еще слишком молод, чтобы при других целовать свою хозяйку: он с улыбкой, выражавшей уверенность в наслаждениях любви, ожидавших его, взглянул на нее и краснея повернулся к дяде Епишке.

— «Здорово, дядя!»

— «Здорово, брат, помолить тебя надо. Ей баба!» обратился он, оскаливая корни своих зуб: «аль оторопела? Давай вино, помолим хозяина».

— «Помолим, помолим».

— «Домой придем, — я осьмушку поставлю. Я тебе рад, ты молодец!» с достоинством говорил дядя Епишка.

— «Спасибо, дядя».

Через полчаса казаки почти все пьяные с песнями въезжали в станицу, зa казаками шли нарядные с радостными лицами бабы и девки, за ними ехали две арбы; а за арбами несколько печальных, плачущих женщин. Мальчишки с вытаращенными, испуганными глазами подбегали к арбе, поднимаясь на ципочки, взглядывали на убитого и раненного и рассуждали между собой:

«Ерошка, а Ерошка!» — А? — «Ведь это батяку Фомку убили?»

«Разве не видишь под буркой то кто?»

«Куда его убили?»

«В самую сердце!»

«Ан в голову из шашки срубили».

«Ан в сердце из пульки».