Я сказал Л. H., что мне хочется ему еще сказать, что я живу так, как складывается моя жизнь, не потому, что эта жизнь мне желательна…
Л. Н. не дал мне договорить и сказал:
— Зачем вы мне рассказываете свою душу? Я вас и так насквозь знаю… — отом он вздохнул и прибавил: — Что делать? Никто из нас, друзей, не живет так, как хотелось бы и нужно бы было. Ну, прощайте, спасибо, что приехали. Приезжайте поскорее…
Я поцеловал, еле удерживая слезы, его руку. Мы поцеловались. На глазах его были такие для меня дорогие слезы.
— Тепло ли вы одеты? — спросил Л. Н. — А вы возьмите мою шапку, а то у вас голова озябнет.
Л. Н. принес мне свою теплую шапку, в которой я доехал до станции.
«Дорогие друзья!
Пишу ночью. Вечером прислали из Ясной (от Саши Т.): «Л. Н. очень плохо… Обмороки…» Владимир Григорьевич поехал туда и просидел от 7 часов до 1 часа ночи в комнате Душана. Сейчас Владимир Григорьевич вернулся домой: Л. Н. лучше, пульс восстановлен, и заснул. Но видеться не пришлось: он очень слаб, все в забытьи… Оказывается, что утром было тяжелое объяснение у Л. Н. с Софьей Андреевной в связи с уходом из дома дочери и ее
«Что день грядущий нам готовит?» Ко всему надо быть готовым… Последнее время для бедного Л. Н. не жизнь, а мука… Дай—το Бог, чтобы он получил облегчение здесь или там. Последнее — увы! — вернее…
Ну, что Бог даст, постараюсь поделиться с вами.
С любовью Анна Черткова.
P. S. Простите, что посылаю не своей рукой записку, а переписанную: очень была неразборчива та, что писала ночью. Кроме того, заодно, чтобы не повторять, посылаю такую же копию некоторым друзьям, которым дорого знать о Л. Н. Сейчас утро, но известий еще нет — значит лучше».
Из
«Милые друзья!