НЕОПУБЛИКОВАННОЕ, НЕОТДЕЛАННОЕ И НЕОКОНЧЕННОЕ

ИДИЛЛІЯ

НЕ ИГРАЙ С ОГНЕМ — ОБОЗЖЕШЬСЯ.

[ПЕРВАЯ РЕДАКЦИЯ]

Маланья Дунаиха взята из чужой деревни — Малевки. Сосватал ее старик Дутлов за старшего сына но знакомству. Своих невест тогда в деревне не было, да и девочка была славная и из дому хорошего. — Замуж она вышла всего годочков 14; вовсе ребенок несмысленой была. Ни силы еще, ни понятия вовсе не было. На груди занавеску где хочешь перетяни, как скатерть на столе постели. Чуть приметно, что не парень паневу надел. Не скажешь, что баба, даром что платком повязана. Понесет ушат с водой, так как лозинка качается. А Евстрата — мужа так звали — с первого начала страх не любила. — Как огня боялась. Он, бывало, к ней, а она плакать, щипать, кусать его примется. Все плечи, руки у него в синяках были. И не месяц и не два, а год и другой и третий не любила она его. Ну, бабочка она акуратная из себя, смирная, да и жили то Дутловы по Божьему и исправно, так и не принуждали дюже молодайку ни к работе, ни что. —

Дутловы в то время — хоть не богачи были — а люди с достатком. Старик сам в поре еще был, тягло тянул, сына женил, другую землю принял; второй сын, Трифон, уж подсобка была, пахал; солдатка еще с ними жила, барщина не тяжелая была; лошадей было голов 8 с жеребятами, две коровы, пчелки были (и теперь у них та же порода ведется). Дороже всего, что старик мастер был по колесной части, и Евстратка у него понял хорошо, так что кроме всего наработки хорошие были; и в работе то натуги не было, и ели хорошо, в праздник и винца купят.

Прошел год, и два, и три, как Маланька в двор вошла, повыросла, разрумянилась, раздобрела, повыравнялась бабочка, так что узнать нельзя. В праздник уберется — бусы, ленты, платок ковровый, выйдет на улицу — изо всех баб баба. И из дому то было, да и муж гостинцами дарил, как купчиха какая. Платок алый, брови черные, глаза светлые, лицорумяное, чистое, сарафан ситцевый, коты строченые, сама как береза белая была, никакой болезни никогда над собой не знала. Выйдет ли в хоровод борша водить — краля; или плясать пойдет, — так аж пятки в спину влипают — картина. К работе тоже очень ловка и сносна стала. С граблями ли, с серпом, на барщине ли, дома — никого вперед не пустит, такую ухватку себе взяла, эамучает баб всех, а домой идет — песню запоет, помужицки так, из за рощи слышно, али пляшет перед хороводом. А домой придет — ужинать соберет, старухе подсобит. — Свекор с свекровью не нарадуются, какая молодайка вышла, а муж и души не чаял. Бывало, ни в праздник, ни в будни пройти ей не дадут; всякой поиграть хочет — старики, и те приставали. Со всеми смеется, только худого ничего не слышно было; одного мужа любила, так то к нему привыкла, что как на неделю ушлет его отец за ободьями, : обидями или что, так как тоскует воет воет, словно по матери родной убивается; a приедет муж, и не знает как приласкать, не то что прежде — к себе подойти не пускала, как кобылка степная.

— Вишь, по ком вое, — говорит ей раз сосед Никита, — конопатого чорта то как жалея, какого добра не видала, — пошутил он.

Так как вскинется на него. Хотел он было поиграть с ней — куда.

— Конопатый, да лучше тебя, что ты чистый, а вот что тебе от меня.

Да какъ ткнетъ ему пальцемъ подъ носъ. Оно точно, Евстратъ-то ея конопатый былъ и изъ себя нескладный, длинный, грубой, неразговорчивой мужикъ былъ. Только что здоровъ, противъ него силой другого подеревнѣне было, и хозяинъ настоящій былъ. Даромъ что молодой, отецъегооднаго, бывало, за всякими дѣлами посылаетъ. Что я, что Евстратка, все одно, говоритъ. И Евстратка жену еще пуще любить сталъ, только въ одномъ скучалъ, чтодѣтейне было. Бывало и старуха скажетъ:

— Что не рожаешь, буде гулять-то: порадовалась бы, хоть внучку покачала, Маланьюшка, право.

— A разве я бы не рада, — скажет, — уж и то людей стыдно. Намеднись и то Ризунова из церкви с младенцом прошла, молитву принимала; всего второй год замужем. Так у ней небось муж дома живет.