Так что не знает староста, шутит ли, нет ли. При свекоре, при свекрови все свое кричит, не стыдится. Нечего делать, повестит, как будто затем только и приходил, пойдет с палочкой по другим избам. А все кого других и лишний раз пошлет, и на тяжелую работу, а Дутловы как хотят, так и ходят, и все из за Маланьки. — Маланька охотница была на барщину ходить, особенно на покос. Дома приуправится, уберется, как на праздник, возьмет грабли, в завтраки выйдут с солдаткой на покосы.

Идет раз таким манером через рощу. Покос на Калиновом лугу был. Солнышко повышло из за леса, день красный, а в лесу еще холодок. Опоздали они с солдаткой, разулись, идут леском, гутарют. Только вышли на поле, мужики господскую пашню поднимают. Много мужиков, сох 20 на десяти десятинах по дороге было. Гришка Болхин ближе всех к дороге был, — шутник мужик, — завидел баб, завернул возжу, уткнул соху, вышел на дорогу, стал играть с бабами, не пускает. Он слово, а они два; другие ребята молодые тоже сохи побросали, подошли, всех Маланька переполошила, песню заиграли, плясать вздумали. Такую гульбу сделали, как свадьба ровно. Глядь, а из за рощи прикащик верхом едет. — Как завидел, плеть поднял, запустил через пашню рысью на мужиков. По щетку лошадь в пашне вязнет — человек грузный.

— Сукины дети, такие сякие, хороводы водить, вот я вас.

Мужики, как тараканы из под чашки, по десятинам разбежались, а бабы грабли на плеча вскинули, идут, как ни чего не бывало. Смеется Маланька. Никого не боялась. Наскакал прикащик.

— Я, — говорит, — вас найду, — к мужикам, да на баб с плетью, я вас, такие сякие, курвы устюжные, — такая у него пословица была, — в обед на покос идут; да еще хороводы на поле водят.

Совсем было осерчал, да как Маланьку признал, так и сердце прошло, сам с ней посмеялся.

— Вот я, — говорит, — тебя, мужицкие уроки допахивать заставлю.

— Что ж, — говорит, — давай соху, я проти мужика выпашу.

— Ну буде, буде. Идите, вон еще бабы идут. Пора, пора гресть. Ну, бабы, ну!

Совсем другой стал. —

За то придет на луг, поставят баб на ряды тресть, выйдет Маланька вперед, так бегом начнет растресать, так что бабы ругать зачнут: замучала, мол, совсем. А начальнику, известно, любо — смеется.

Зато когда обедать или шабашить пора, замучаются бабы, промеж себя поговаривают, пора бы отпустить, Маланька прямо к начальнику идет, отпустить просит, и отпустят. Никого она не боялась. В рабочую пору раз как-то спешная уборкабыла, целый день работали, a обедать домой не отпускали. Хлебца закусили, присели отдохнуть на полчасика. И прикащик за обедом домой посылал, тут же с бабами в холодок сел.

— Что, кума, спать будешь? — говорит. Он с Маланькой крестил.

— Нет, — говорит, — зачем спать, только раззадоришься.

— Так поищи в голове, Маланьюшка, смерть люблю.