— A где мужики то?

— А вон ребята баловали, огонь развели. —

Корней, перекинув на спину одну ременную, другую пенечную узды, тихими шагами усталых ног пошел на гору.240 По ошибке не зачеркнуто: На краю жневья и вершины. По обеим сторонам огня, укутавшись с головами шубами и кафтанами, как журавли, вытянувшись вдоль межи, лежали мужики. Не спали только и сидели у огня Щербач и старик Евстегней.

— Что поздно? — спросил старик.

— Овес довозить хотелось.

— Что же, довозил что ли?

— Не, — лениво отвечал Корней, повернулся на восход к высожарам, только выходившим из тумана и, сняв шапку, стал молиться: Іесусу, Богородице, Николи, Херувими, за родителей и, поклонившись, зевая, лег под шубу. —

— Эх, народ нынче, — говорил Евстигней подошедшему Макару. — Ночка захватит, уж и валится. — Приди теперь вор.

— А я то что? — сказал Макар. — Я этого сна, чтобы и знать, — не знаю.

— Толкуй больше, ты, я чай, на возу день пролежал, за двумя сыновьями в стариках, а как я нони 3 осьмини смахал гречи, солнце еще во где было, да возил, так руки то не знаю мои ли, чужия ли.

— Эка диво! слаб ты больно.

— Ослабеешь. Ты не ослабнешь. Вишь курдюк то наел, с тебя портки не стащишь, а с меня ползут.

— Да уж ты завистлив больно на работу. Стал бы я биться, отдал бы землю, али без отдачи собрал повозку, темной темный ночки дождался, да и с Богом.

— Чтож, ступай, ктож тебя держит. —

— А то и держит, что мне слава Богу есть причем жить. Ай, ай, держи, — закричал Макарка на крик товарища и пошел под гору.