Спасибо записьмо письмо. Толстой писал 17 июня: «Вот и пишу тебе, милая Соня, чтоб ты не беспокоилась. Вчерашнюю ночь от 16 на 17 очень болела голова, но нынче, 17-го, лучше и лучше, и гулял, и ел, и главное работал хорошо [...]. Пишите мне чаще» (не опубликовано). , милый Лёвочка, я рада, что тебе лучше. Погода стала сноснее, и это всегда на здоровье влияет хорошо. Ты просишь чаще писать: но о чем? У нас так тихо, однообразно идет жизнь, что и писать не о чем. В Кочетах гораздо оживленнее и люднее, и вообще движения жизни больше.

Эти дни я принялась энергично за разные хозяйственные дела: проверяла книги и счёты приказчика, чинила дороги и мосты, отводила еще иначе воду из-под флигеля, рубила вокруг усадьбы и привела Сашу с Лёвой по этому поводу в оживленное состояние, результатом которого было исчезновение целого сиреневого куста перед окнами Саши. Она жалуется на сырость и радуется, что стало светлей.

Но сегодня мне уже надоела эта деятельность; хочу съездить вТелятинки; ничего о тамошних жителях не знаю Телятинки; ничего о тамошних жителях не знаю. В Телятинках жили Чертковы и Гольденвейзеры.. А потом сяду писать свою «Жизнь». Много времени провожу с Лёвой; вечерами сидели вдвоем и много беседовали. Мне его почему-то очень жаль; в ожидании возвращения твоего он лепит Сашу, но что-то не нравится мне. Вчера он заговорилоб отъезде об отъезде [Лёвы]. Л. Л. Толстой в то время увлекался скульптурой; в связи с этим он уехал на год во Францию, где работал в Париже под руководством Родэна и Верде. ; так как пароход из Риги только по субботам, то ему надо уезжать в четверг. Сдав свою квартиру в Петербурге жизнь его на эти два года остается не определенна; в Россию он уже в этот срок не вернется, и ему, повидимому, больше всего жаль расстаться с нами. Стараюсь его бодрить и приласкать, но он грустен. Помню, когда во время операции я была близка к смерти, мне всё в жизни показалось ничтожно, нелепо, и выступило одно, несомненное и ясное — это помогать людям жить, облегчать им тяжесть жизни; и не словами, а делом, личным участием. А это мы меньше всего умеем делать, а хочу стараться.

Прощай, не забывай нас. Твоя Соня.

Двух Таничек Двух Таничек — Татьяны Львовны и ее дочери Татьяны Михайловны Сухотиной. поцелуй, они мне многое дали своей лаской и любовью.

Поклон остальным.

Андрюша зачем-то уехал в Петербург.

Иллюстрация:

Л. Н. и С. А. Толстые
С последней фотографии, снятой 23 сентября 1910 г., за месяц до ухода
Толстого из дома
Музей-усадьба Ясная Поляна

Из Ясной Поляны в Кочеты, имение Сухотиных.

№ 425

24 июня 1909 г. Я. П.

Вчера получилатвое письмо твое письмо. Толстой писал 23 июня: «Повторяю совет не придавать важность хозяйству, а тому, как ты верно пишешь, чтоб быть доброй. Только одно это нужно. И доказательство, что это одно нужно, то, что это одно всегда можно» (не напечатано). , милый Лёвочка, с наставлениями: как можно меньше приписывать важности хозяйству и еще, что добрые чувства к людям несравненно важнее всех дел. На это можно много ответить. Добрые чувства на словах, а не на деле — не имеют никакой цены. Хозяйничаю же я сама только потому, что желаю никого не обидеть, вести дело справедливо и снисходительно там, где могу. Три дня ко мне ходилиГрумонтские мужики Грумонтские мужики — из ближайшей к Ясной Поляне деревни Грумонт. . Их 15 дворов, и я написала старосте бумагу, чтоб отдаваемые мною 37 десятин разделить поровну. Староста и самый дерзкий мужик, Григорий Матросов, делили землю по кумовству, и себе так, что им доставалось гораздо больше, чем бедным. Ни за что не хотели сделать по-моему, т. е. поровну. Тогда я сказала, что со всем не отдаю землю, и не́чего делать — разделили по-моему, и бедняки приходили меня благодарить.

Это один пример. А их много других: квитки не принимают у бедных в уплату аренды, часть лугов скрывают, чтоб отдать потом кому удобнее, и кто поднесет... Да всего не пересчитаешь, не говоря уже о разных простых хозяйственных, разумных распоряжениях.