После горчишников и масла Серёжа заснул, но дышал страшно всю ночь. Я продолжала класть ему припарки и он проспал всю ночь распеленутый, такой трогательный и милый, в самых милых детских позах. Тётенька Татьяна Александровна и я, мы à la lettre1 [буквально] ни минуты не заснули. Я всё его сторожила, как бы он не задохнулся, а тётенька всё навещала. Никто и не раздевался. Еще я растерла его теплым маслом, но не могла никак добиться, чтоб он спотел. Как много я передумала в эту ночь, как любила тебя, как я хорошо понимала и чувствовала, какой ты отличный и как я тебя люблю. Лежала я на кушетке и всё прислушивалась, не едет ли доктор. Несколько раз я сбегала на крыльцо посмотреть не едет ли доктор и всякий раз Кёллер выходил из кабинета и спрашивал: Wie geht der Kleine?».2 [Как здоровье маленького?] Он тоже не раздевался и не тушил свечи. В пятом часу явился Иван Иванович и с ним какой-то толстый белокурый доктор. Доктора я проводила в детскую и спросила, кто это у Ивана Ивановича. Оказалось, что Шмигаро не поехал, а что этоВиганд Виганд. — Эдуард Ильич Виганд (р. 1826), доктор медицины, был врачем в Тульской гимназии, впоследствии — главный доктор Оружейного завода в Туле.. И то заманили его насилу. Он всё отговаривался, что у нас лечит Шмигаро и что он не поедет. Виганд дал Серёже в три приема 85 антимониальных капель, поставил не к груди, как мы, — а к спинке горчицу и дал сыроп, который очень помогает от кашля. Опять я ужасно мучилась: бедный Серёжа страшно метался; его тошнило, рвало, он всё лежал у меня на плече и хватался за меня. Как жалок был, ты вообразить не можешь! Но душить его перестало, дышал он всё лучше и лучше и заснул совсем покойно. Мы все до одной души собрались пить чай, было совсем светло и шесть часов. Все успокоились, я видела, что прошла опасность, но всё меня мучил его кашель и дыханье, и до сих пор я не совсем покойна. Ел он хорошо, спал порядочно и слабило хорошо. А его нежность ко мне сводит меня совсем с ума. Мне всё хочется плакать, да и нервы расстроены, может быть, оттого. Он похудел и стал еще больше похож на тебя. Тебя я не вижу и мне всё хочется в его личике увидать твои черты и найти сходство. Когда уехал доктор, я легла и спала часа полтора в детской. Всё мне представлялось в тумане, и ночь прошедшая, и природа вся, и люди; — ты знаешь, как после бессонной ночи, а когда я думала о тебе, то ужасная пустота, скука и всё, кажется, как будто не для меня, что я умерла и что только здоровье Серёжи и ты опять меня оживят. И до сих пор это чувство. Серёже делалось всё лучше и лучше, тётенька спала, Таня бегала везде: и в сад, и еще куда-то, а я всё у Серёжи, и всё с самыми радостными, но тревожными мыслями о тебе. Часа в три мы все опомнились, умылись, оделись; Кёллер поехал в Тулу, Серёжа уж стал играть и смеяться и я села есть. Потом опять в детской; любовь Серёжи ко мне, меня так и тянет к нему. В четыре с половиной часа обедали, а потом, с моего позволения, Иван Иванович с сыном и Таня поехали верхом кататься. Они и третьего дня ездили ловить лошадей крестьянских на наших лугах, но ничего не поймали. Я пошла нынче после обеда кМышке Мышка — вероятно Ольга, дочь Родиона Егоровича Егорова, вышедшая замуж за Семена Яковлевича Базыкина; была очень маленького роста.и опять я для всего мертвая, как будто. Погода была чудесная, всего часа полтора, особенно ярко блестела на солнце трава, мне это в глаза бросилось. Мышки дома не было; я вернулась домой и встретила Ивана Ивановича, Таню иАнатоля Анатоль — Анатолий Львович Шостак (ум. 1914), сын Льва Антоновича и Екатерины Николаевны, рожд. Исленьевой, впоследствии получил фамилию Исленьев-Шостак; окончил Александровский лицей, впоследствии черниговский губернатор, тайный советник и камергер. С. А. Толстая называла его пустозвоном (письмо к Т. А. Берс от 23 мая 1863 г., не опубликовано). К 1863 г. относится увлечение Т. А. Берс Шостаком, который приходился ей троюродным братом. Сближение произошло в Петербурге весной 1863 г., куда Татьяна Андреевна ездила с отцом. После этого Шостак приезжал в Ясную Поляну в июне того же года и усиленно ухаживал за Татьяной Андреевной, одновременно гостившей у Толстых. Лев Николаевич, которому не нравились отношения Шостака к Татьяне Андреевне, добился того, что Шостак принужден был покинуть Ясную Поляну. В петербургских кругах, однако, говорилось, что виновата во всем эпизоде Татьяна Андреевна, которая вела себя легкомысленно. (По письмам Кузминского к С. А. Толстой, хранящимся в АТ). С осени того же года наметилось сближение Татьяны Андреевны с Сергеем Николаевичем. Эпизод увлечения Татьяны Андреевны Шостаком послужил Толстому материалом для описания романа Наташи Ростовой с Анатолем Курагиным, который в первых черновых набросках «Войны и мира» назван Анатолем Шимко. — Настоящее письмо является единственным свидетельством того, что Анатолий Львович был в Ясной Поляне вторично уже после того, как налаживался роман у С. Н. Толстого с Т. А. Берс, и продолжал с последней свой флирт. Это обстоятельство вносит корректив в описание событий, как они изображены в воспоминаниях Татьяны Андреевны, и рисует ее поведение в несколько ином свете. . Таня была блестяща просто. В бархатной курточке, в своей шляпке с пестрыми перышками, беленькая, свеженькая, — прелесть. Немножко завидно было и я подумала, что и ты ею поразишься, страшно немножко стало. А я дурная с измятым лицом, жалкая, чересчур не элегантная пешеходка. — Дома, пока Серёжа спал, пописала, потом он оторвал меня, потом я опять писала и пишу до сих пор. Его кладут спать, я отпущу няню, и сама продежурю до твоего приезда. Я жду тебя непременно нынче в ночь. Приедешь-ли? Я не дождусь, кажется, тебя, а как хочется увидаться скорее с тобой.

Месяц и год отсылки письма определяется ответным письмом Толстого. Письмо писано С. А. Толстой в имение Пирогово, куда Толстой ездил по хозяйственным делам владельцев имения, брата и сестры Толстого — Сергея Николаевича и Марии Николаевны, в связи с отъездом последних за границу. С. А. Толстая пометила к серии писем, писанных в апреле 1864 г.: «Эти три дня подробного описания моей жизни без Льва Николаевича[...] были им мне заказаны. Это не письма, а дневник, который я охотно вела, как бы всё время общаясь с ним». В это время С. А. Толстая, прожив полтора года в Ясной Поляне, имела уже ребенка десяти месяцев. Позднейшая надпись С. А. Толстой на оригинале: «1863 год» — ошибочна.

В тот же отъезд Л. Н. Толстого в Пирогово С. А. Толстая продолжала ему писать, — это дальнейшее письмо, писанное в два присеста, 25 апреля, нами не воспроизводится.

№ 3

1864 г. Августа 10 Понедельник. Я. П.

Боюсь, что письмо это не дойдет уже до тебя; ты, может быть, ужбудешь возвращаться будешь возвращаться. Толстой решил с охоты проехать дальше в Никольское-Вяземское.; но всё-таки пусть лучше пропадет, чем не писать, когда всё таки, может быть, и получишь. Веселого мало: Серёжа всё нездоров. Удивляюсь я его бессоннице. Вечером до двенадцати часов не спит, а потом всю ночь вскрикивает и плачет. По вечерам оглядывается, всё что-то высматривает и всё издает те звуки, которые он произносит при виде лошадей. Понос продолжается по семь раз в сутки и очень жидко. Нынче, верно, была боль в животе, потому что он очень кричал и ножками сучил. Я покуда только грею ему припарки и больше ничего.Тётеньке я вчера обрадовалась Тётеньке я вчера обрадовалась. Т. А. Ергольской. — Толстой писал из Пирогова Софье Андреевне 9 августа: Тётинька первое слово сказала,больше, чем сама думала. Так она меня хорошо, добродушно и ласково встретила и видно, что искренно. Что это за горе мне будет, когда ее не будет на свете. Я ее очень люблю.Таня мне тоже ужасно стала чужая Таня мне тоже ужасно стала чужая. Лев Николаевич писал так 9 августа: «Было бы очень хорошо всё, ежели не присутствие Серёжи и Тани, которое дает натянутость и неискренность всем отношениям. Это пение, выходы на балкон и всё мне ужасно неприятно. Вся эта история много портит мне жизнь. Постоянно неловко и боишься за них обоих[...]. У Серёжи с Таней что-то было, — я вижу по признакам, и мне это очень неприятно. Ничего, кроме горя, и горя всем, от этого не будет. А добра не будет ни в каком случае» (ПЖ, стр.10—11).. Мне точно так же, как и тебе, так неестественно, и неловко, и неприятно, когда они с Серёжей. Когда-то это всё кончится! Нынче она за чаем стала рассказывать, что про тебя дурного говорил Серёжа и что она с ним согласна. Что ты бестолков, что у тебя нет верного слова, я не могла удержаться, чтоб не наговорить ей неприятного. Но ей всё равно, что стакан воды выпить. Так она в эту историю с Серёжей много потеряла деликатности, самолюбия, чувства такта, которое в ней было так сильно.

Твое письмо меня так обрадовало Твое письмо меня так обрадовало. Письмо от 9 августа. Толстой писал: «Вчера я возвращался в Пирогово с мыслью, что я нынче еду назад в Ясную: так мне стало страшно за тебя и Серёжу, которого видел во сне. И мне досадно было, что тётенька не едет и не уехала[...]. Может я нынче найду письмо в Черни. Испортился я совсем. Ты говоришь, я забуду. Ни минуты, особенно с людьми. На охоте я забываю, помню об одном дупеле; но с людьми — при всяком столкновении, слове — я вспоминаю о тебе, и всё мне хочется сказать тебе то, что я никому, кроме тебя, не могу сказать (ПЖ, стр.11). , что передать тебе не могу. Они приехали в ту самую минуту, как я садилась за свой одинокий обед. Я его побежала читать в свою комнату, и даже стыдно было, — всё время от радости смеялась. Уж сколько раз я его перечитывала! Мне тебя даже не жалко, что ты испортился, так я рада, что ты меня всё помнил и что я тебе недоставала. А домой тебя не вызываю, я рада, что нынешний раз я не выхожу из себя от скуки и страха насчёт Серёжи, и рада, что тыиз Пирогова из Пирогова. Имение Крапивенского уезда Тульской губ. в 32 верстах от Ясной Поляны. Принадлежало раньше троюродному дяде Толстого, Александру Алексеевичу Темяшеву, давало дохода в год до 70 тысяч рублей. По разделу между братьями Толстыми в 1847 г. часть имения перешла к Марии Николаевне Толстой, другая часть досталась Сергею Николаевичу Толстому. не приехал домой. Раз расстались, надо уж сделать дело, чтоб не расставаться во второй раз. Жаль, что опоздал на охоту, а то бы ты повеселился. Щенят я очень кормлю; белый стал еще больше. Ивану Ивановичу я очень внушала про посев; он уверял, что уже распорядился давно точно так, и нынче уж сеят. Рассказывал мне с гордостью, что у него не было довольно народу работать, он и поехал ночью лошадей ловить и, в виде штрафа, заставил работать, по одной и по две десятины вязать. — Серёжа сейчас встал и еще слабило уже в пятый раз, а теперь только половина двенадцатого. Я ему всё грею припарки. Когда Серёжа спит, я нигде себе места не нахожу, так и тянет всё к тебе, и всё я тебя жду, как будто ты только ушел не надолго. Серёжа очень скучен нынче, не знаю, от погоды это или от того, что ему хуже. У нас проливной дождь, но, кажется, не надолго. Я немного удивилась, что ты так поздно выехал вНикольское Никольское — Никольское-Вяземское, имение Толстых Чернского уезда Тульской губ., заключавшее около 1200 десятин; в 100 верстах от Ясной Поляны. Принадлежало брату Льва Николаевича, Николаю Николаевичу Толстому, а после его смерти в 1860 г. перешло к Л. Н. Толстому. После раздела между детьми Льва Николаевича досталось в большей части Сергею Львовичу Толстому.; ведь это было на третий день после твоего отъезда из Ясной. Жаль, что тебе даже не было весело. Лёвочка, куда ты делМашенькины письма Машенькины письма. Мария Николаевна Толстая (1803—1912), единственная сестра Толстого, с 1847 г. была замужем за своим троюродным братом, Валерианом Петровичем Толстым. По соседству с имением ее мужа «Покровское» жили Фет и Тургенев. Последний, заинтересонанный литературными опытами Толстого, стал бывать у М. Н. Толстой. Первый шаг к знакомству с Толстым был сделан Тургеневым в Покровском: оттуда Тургенев впервые обратился с письмом к Толстому, находившемуся тогда в Крыму. В 1857 г. гр. М. Н. Толстая разошлась с мужем, после чего жила в Пирогове, владея частью именья, а затем уехала за границу. Две зимы (1861—1862 и 1862—1863 гг.) провела в Алжире. В 1861 г. увлеклась шведом, Гектором-Виктором де Клееном, ставшим ее гражданским мужем. По возвращении в Россию, после смерти гр. В. П. Толстого в 1865 г., переехала в Покровское. Впоследствии гр. М. Н. Толстая поселилась в Шамардинском монастыре Калужской губ., где в 1891 г. постриглась в монахини. К ней в Шамардино Толстой прежде всего направился, когда уехал 28 октября 1910 г. из Ясной Поляны. — Е. В. Оболенская характеризует свою мать, М. Н. Толстую, так: «Вообще характер матери был трудный[...]. Она была капризной, раздражительной и, как очень нервная, несдержанной[...]. Нежности в ее характере не было, но мы знали, что она горячо нас любит» («Моя мать и Лев Николаевич», «Октябрь» 1928, кн.9—10, стр.226 и 234). — С. А. Толстая отозвалась так в письме к Т. А. Кузминской от 13 февраля 1900 года: «У нас гостит Марья Николаевна и на сколько она может быть приятна, когда она спокойна и довольна, на столько она невыносима, когда она приходит в ворчливое и суетливоеиз-за границы. Мы вчера искали их весь вечер, чтоб ей их послать с лошадьми, и не могли нигде найти. Неужели ты потерял их? — Первую жертву я сыну сделала, что не поехала с тобой. Мне теперь весело думать о том, как бы мы с тобой вдвоем, совсем одни куда-нибудь поехали пожить, как молодые. Но теперь это уж кончено, никогда этого не будет. Серёжа меня ужасно измучил своей продолжительной болезнью. Просто не дает отдохнуть даже. Всё понос, понос и понос! Я уверена, что я просто не умею его воспитывать, но что же мне делать! Когда ты что-нибудь решительное говоришь на счет его, я как будто сержусь, а в душе ужасно рада и дорожу всем, что ты говоришь. И теперь, верно, ты что-нибудь сказал бы дельное, а я теряюсь и не знаю, на что решиться. Я очень часто думаю и не могу себе объяснить, какое чувство имеешь ты к Серёже. Уж верно не такое, какое я, — как любишь ты его? У меня всё только страх и сожаление к нему. Я не могу вообразить себе, что завтра, может быть, ты приедешь. Это было бы очень хорошо, да плохо я на это надеюсь. До вчерашнего твоего письма меня всё мучило, что последнее время между нами была какая-то холодность, особенно с твоей стороны, и даже неловкость, но письмо твое так просто, так хорошо, что все эти мысли прошли. Мне вчера так всё опять показалось весело, после твоего письма. И время, прожитое без тебя, сократилось, и болезнь Серёжи как будто не стала так опасна, и всё, всё стало лучше, как будто ты сам побывал дома. Я говорю с твоей стороны, а с моей я такие тебе сделала две неприятности, что теперь и стыдно, и ужасно грустно вспомнить. Чем больше я с тобой живу, тем тяжелее мне делается всякая гадость, которую я тебе сделаю. Я всё бы писала тебе, да боюсь опоздать, почта отойдет; и потому цалую тебя покуда, и уж больше не жди от меня письма; всё равно оно тебя не застанет, пожалуй. А если ты не приедешь завтра в ночь, я еще беспокоиться не буду, только с 15-го начну беспокоиться. Прощай, милый, может быть, мне привезут нынче от тебя письмо. Если ты не приедешь и поехалк Фету к Фету. Афанасий Афанасьевич Фет (Шеншин) (1820—1892), лирический поэт. Жил по соседству с имением Толстого Никольское в имении «Степановка» Мценского уезда, Орловской губ. Был женат на Марии Петровне, рожд. Боткиной. Находился в постоянной переписке с Толстым до 1881 года. С 1856 года — начала знакомства Фета с Толстым — до нас дошло 158 писем Толстого к Фету, из них многие напечатаны в воспоминаниях Фета: А. А. Фет, «Мои воспоминания», М. 1890, ч. I—II. Сын Толстого Лев Львович так пишет в своих воспоминаниях: «Из всех руских писателей чаще всего посещал Ясную в пору моего детства Фет, друг моего отца еще до его женитьбы, наилучше его понимавший и ценивший. Почти ежегодно Фет приезжал с своей женой в Ясную, и мой отец всегда искренно был рад его видеть. Мой отец писал и рассказывал Фету, как верному другу, всё, что лежало у него на сердце. Он очень ценил поэзию своего друга и ряд стихотворений он цитировал наизусть» (Статья Л. Л. Толстого в «Figaro» от 12 февраля 1923 г.). Сам Лев Николаевич писал Фету так 28 июня 1867 г.: «Я свежее и сильнее вас не знаю человека. Поток ваш всё течет, давая тоже известное количество ведер воды — силы, — колесо, на которое он падал, сломалось, расстроилось, принято прочь, но поток всё течет и, ежели он ушел в землю, он где-нибудь опять выйдет, и завертит другие колеса» (опубликовано Фетом). Несмотря на изменение взглядов Толстого и всё возраставшую реакционность убеждений Фета, отношение первого к последнему не изменилось до конца жизни поэта; имеются лишь неодобрительные отзывы Толстого по поводу юбилея Фета в 1889 г., в связи с которым Фет домогался камергерства; в октябре 1892 г. незадолго до смерти Фета Толстой писал жене так: «Скажи ему, чтоб он не думал, как он иногда думает, что мы разошлись. Я часто испытываю это, и с ним особенно, что люди составят себе представление о том, что я должен отчуждаться от них, а сами отчуждаются от меня» (ПЖ, стр.428). Отзывы С. А. Толстой в её дневниках таковы: под 16 июля 1865 г. она записала — «он немного напыщенный»; 23 декабря 1890 г.: «Получила очень и напишешь, что вернешься не прежде 15-го, я тебе еще напишу в среду. Не получишь, так не беспокойся.

Письмо писано Льву Николаевичу во время его поездки в Чернский уезд: он поехал на охоту в Пирогово, а оттуда через Чернь в свое имение Никольское-Вяземское. Данному письму С. А. Толстой предшествовало другое, утраченное, о получении которого Толстой так писал 9 августа: «А я-то тебя как люблю. Голубчик, милый. Всю дорогу ехал до Черни и думал: нет, непременно произойдет какая-нибудь путаница с письмами, и я не получу в Черни. Приезжаю, и бывший прикащик Томаса — какое милое лицо у этого прикащика — говорит: а вы не изволили получить письма? Нет. А я так проголодался, занялся супом, что еще не спросил. Какое письмо милое, и ты милая; я спокоен, и по письму вижу, что ты не в веселом, но в очень хорошем состоянии» (ПЖ, стр.13—14; неверно датировано 12 августа).

как мы тебя оставили одну, и сказала, что поедет. Я подговаривался, чтоб она ехала на другой день, но она не сказала, когда» (ПЖ, стр.10).

Иван Иванович — И. И. Орлов, управляющий.

состояние и грустно в ней видеть, по мере приближения к концу, возрастание житейских забот. Закупка вещей, провизии, разных платков, белья — всё это ее занимает бесконечно, всё это ей куда как важней душевного состояния. Религия же всё больше и больше принимает у нее характер суеверия, мистицизма и обожания или священника, или старца, или иконы. Потом еда сладкая тоже играет у нее роль. Я очень ее люблю, но очень устала от нее» (не опубликовано; хранится в АК). В 1865 г. С. А. Толстая писала сестре: «[Серёжа] говорил, что у Машеньки скука, она графиня, а сидит в кресле и читает уроки о нравственности[...]. Вообще я Машеньку не долюбливаю». Лев Николаевич приписал к этим строкам: «Напрасно. Всё это так кажется, только когда не в духе. А было и будет всем вместе хорошо, весело, и Машенька очень много хорошего имеет». (Неопубликовано; хранится в АК.) Толстой изобразил свою сестру в образе Любочки из «Детства, отрочества и юности». О ней см. Бирюков «Гр. М. Н. Толстая» («Русские ведомости» 1912, №83); И. Толстой «М. Н. Толстая» («Русское слово» 1912 г., от 10 апреля). Он же «Памяти Марии Николаевны» («Новое время» 1912 г., от 12 апреля; здесь же некролог Д. П. Маковицкого, посвященный М. Н. Толстой; Т. Кузминская «Мои воспоминания о гр. Марии Николаевне Толстой», Спб. 1914. — По поводу запроса о «Машенькиных письмах» в письме С. А. Толстой, Лев Николаевич писал только что вернувшейся из-за границы Марии Николаевне: «Ты на меня сердилась поделом за то, что я забыл твои письма. Меня это мучило верно столько же, сколько и тебя. Удивляюсь, что они не нашли их на столе. Чтоб загладить свою вину, посылаю тебе два письма, только что полученные мною нынче» (письмо от 14 августа 1864 г.; не опубликовано; хранится в ГТМ).

льстивое и почти влюбленное письмо от Фета, и мне это было приятно, хотя никогда ни крошечки не любила его, и он был мне скорее неприятен» (ДСТ, I, стр.92 и 158). 22 мая 1891 г.: «Был Фет с женой, читал стихи — всё любовь и любовь, и восхищался всем, что видел в Ясной Поляне, и остался, кажется, доволен своим посещением, и Лёвочкой, и мной. Ему 70 лет, но своей вечно живой и вечно поющей лирикой он всегда пробуждает во мне поэтические и несвоевременно молодые, сомнительные мысли и чувства» (ДСТ, II, стр.42). Фет посвятил С. А. Толстой пять стихотворений: «Когда стопой слегка усталой», «Когда так нежно расточала», «И вот портрет! И схоже и не схоже», «Пора, — по влаге кругосветной», «Я не у вас, я обделен». В неопубликованном письме 1870-хгг. Фет писал Толстому: «Жаль, если вы не вполне знаете, как хорошо в вашем оазисе. Тут все спелось. Отнимите графиню с ее прелестными волосами и глазами, отнимите детей: Илью-богатыря или Лёвочку, боящегося «Лесного царя», и все разрушено. Дай бог, чтобы это всё долго, долго так было» (хранится в АТ).

№ 4