Все материалы
Чтение газет и романов есть нечто вроде табаку – средство забвения.
Две главы совсем обдумал. Брыков и Долохов не выходят.
Затеял было писать комедию.
Я перебесился и постарел.
Пишу с таким увлечением, что мне тяжело даже: сердце замирает.
Я ошибся что ли и написал лишний день. Это был 3-й, теперь 4-е.
Не знаю, что: учение или драму?
Надо твердо поставить всю жизнь на это: искать, желать, делать одно — доброе людям — любить и увеличивать в них любовь, уменьшать в них нелюбовь.
Перечел ваше письмо, отложенное у меня для ответа. Очень сожалею, что не могу дать вам определенного ответа на ваш вопрос: крестить или не крестить.
Недаром Герцен говорил о том, как ужасен бы был Чингис-Хан с телеграфами, с железными дорогами, журналистикой. У нас это самое совершилось теперь.
Писал немного, плохо. Вечером пляски.
Болтали, мне было трогательно.
Да, да, ирония скверное орудие, его жалко бросать, но оно скверно, как насилие.
Весь наш разговор свелся к тому, что, по моему мнению, революционная деятельность безнравственна
Никогда мы перед разлукой не были так равнодушны, как этот раз, и потому мне все об тебе щемит.
Условного слишком много.
Обвинения им не предъявлено... Из них одна старуха 60-ти лет... если это Вам возможно, то Вы воспользуетесь случаем сделать справедливое и доброе дело.
Память уничтожает время: сводит во единое то, чтò происходит как будто врозь.
Сейчас я свободен благодаря фельетону. Но надолго ли.
И хочется, и много есть чтò сказать, а не вяжется.
Здоровье — хорошо, а на душе — рай — почти рай.
