— Что это? — спросил я.

— Он говорит, что выпил бы, любит выпить. — Messieurs et Mesdames,8 [Милостивые государи и государыни,] вдруг заговорил маленький человечек полуитальянским, полунемецким акцентом, с теми интонациями, с которыми говорят фокусники к публике, si vous croyez que je gagne quelque chose, vous vous tromperez fort, pour un pauvre homme, Messieurs et Mesdames, je vous chanterais l’air du Rigi.9 [если вы думаете, что я что-нибудь зарабатываю, вы очень ошибаетесь, для бедного человека, милостивые государи и государыни, я спою вам песенку Риги.]

В толпе засмеялись. Я дал ему несколько монет. Наверху публика молчала, но, видимо, ожидала и никто не бросил копейки, несмотря на то, что он с фуражкой подходит к окнам. Тиролец опять вскинул гитару и запел l’аir du Rigi.10 [песенку Риги.]Грациозная милая тирольская песенка. Он кончил и опять сказал свою непонятную фразу: Messieurs et Mesdames, si vous croyez que je gagne quelque chose..., которую он, видимо, считал весьма ловкой и остроумной. Опять элегантная публика внимательно смотрела на Тирольца, снявшего фуражку, и опять из этих, по крайней мере 80 блестяще одетых11 Зачеркнуто: который каждый наверно купил себечеловек, стоявших у окон и балконов великолепного дома, никто не бросил ему копейки. Толпа безжалостно захохотала. Тиролец взял в другую руку гитару, снял фуражку и сказал: Merci, Messieurs et Mesdames.12 [благодарю, милостивые государи и государыни.] Хохот увеличился. Тиролец прокашлялся, сказал13 Зачеркнуто: про себя что-то и пошел прочь к городу. Молчаливая толпа, во время его пенья, заговорила и на набережной и в окнах и несколько человек, смеясь, пошли за Тирольцом, однако в отдалении, как будто не удостаивая его идти с ним рядом. Почти все смеялись, шли за ним. Маленький человечек сделался еще меньше, я видел в темноте, как он, растягивая ноги, утекал к городу, преследуемый жестокой смеющейся толпой. —

Мне сделалось больно, горько, стыдно за маленького человечка, за толпу, за себя — и, как будто надо мной смеялись и я был виноват, я тоже, не оглядываясь, скорыми шагами пошел на крыльцо. Я не отдавал еще себе отчета в том, что я испытывал, но что-то было и разбито и стыдно. На великолепном, освещенном подъезде мне встретился учтиво сторонившийся швейцар и Английское семейство. Красивый, сильной и высокой мущина с бакенбардами, в черной шляпе и с пледом на руке, в которой он нес трость,14 Зачеркнуто: ловколениво, самоуверенно шел под руку с дамой, в диком шелковом платье, чепце с блестящими лентами и прелестнейшими кружевами. Рядом с ними шла мисс, беленькая, чистенькая, светленькая, с русыми длинными буклями и в15 Зачеркнуто: английск английской швейцарской шляпе и еще 10-летняя мисс, с полными, стройными коленками из-под дорогих кружев. Им всем, видимо, было так чисто, удобно, весело, так они, не торопясь, подвигались, зная, что им посторонятся, и такое равнодушие выражалось в каждом их движении, что я вдруг, вспомнив маленького человечка, почувствовал на них невыразимую злобу и, повернувшись назад, побежал в темноте по направлению, по которому скрылся Тиролец. Толпа уж разбрелась, но еще несколько человек, смеясь, следовали за ним. Я спросил у них, где Тиролец. Мне указали его впереди. Я догнал его и предложил ему выпить вместе бутылку вина. Он шел всё один, скорыми шагами, никто не приближался к нему, и сердито бормотал что-то под нос. Он недовольно оглянулся на меня, но, разобрав в чем дело, сказал: — О, это я не откажусь.

Он предложил мне идти в маленькое кафе, которое было тут подле, но мне непременно хотелось идти с ним пить в Швейцерхоф, и я настоял на этом, несмотря на то, что он говорил, там слишком парадно. Несколько праздных гуляк — как только я подошел к Тирольцу, подошли и стали слушать и пошли за нами до самого подъезда, ожидая верно представления. — Когда я спросил бутылку вина, келнер, улыбаясь, посмотрел на нас, старший же кельнер строго сказал, чтобы нас провели в другую залу налево. Зала налево была простая большая комнатка с деревянными лавками и столами. В углу здесь мыли посуду. Это была, как я видел, людская. Лакеи поглядывали на маленького человечка с такой кротко-насмешливой улыбочкой, которая говорила, что они чувствуют себя настолько неизмеримо выше певца, что им только забавно служить ему. Человека три пришли смотреть. — Простого вина прикажете? сказал мне один, подмигивая. Это всё начинало меня злить. Шампанского16 Зачеркнуто: самого лучшегоMoëte,17 Наименование марки вина. сказал я, — стараясь принять самый гордый и величественный вид. Лакеи и судомойки сгруппировались около нас, сели некоторые и с кроткой улыбкой на лицах любовались на нас, как любуются на милых детей, когда они мило играют. Под огнем этих лакейских глаз мы должны были пить и беседовать с Тирольцем.

При огне я его рассмотрел хорошенько. Это был крошечный, сбитый, жилистый человечек, с курчавыми, темнорусыми волосами, большими карими глазами, лишенными ресниц и плачущими, и чрезвычайно приятным ротиком. У него были маленькие бакенбарды, волосы были не длинны, одежда состояла из черно черного галстука, черного сертука, довольно длинного, и таких панталончиков. Вообще ничего странного, артистического не было в его фигурке, он скорей похож был на скромного земледельца; один только чрезвычайно мило сжатый маленький, хитрый и грациозный ротик поражал в нем. Он был не чист, очень загоревши, и вообще носил характер трудового человечка. На вид ему казалось лет от 28 до 40, действительно же было ему 38.

Он был из Argovie,18 Один из кантонов северной (немецкой) части Швейцарии. уже 18[-й] год занимается пением и ходит по Швейцарии и Италии, каждый год переходит Сан Готард19 Сен-Готард — горный узел Швейцарских Альп. или Сан Бернард20 Сен-Бернард — название многих горных хребтов в Альпах. и возвращается; 28 лет тому назад у него сделался панари21 панари (от французского panaris) — ногтоед. в пальце и он работать не может, кроме того у него в ногах глидерзухт,22 глидерзухт (gliedersucht) — ревматизм. После: глидерзухт зачеркнуто: ревмано он все-таки ходит. Весь его багаж гитара, и23 В автографе и повторено ошибочно дважды. славная гитара, и кошелек, в котором 60 сантимов и то те, которые я дал и которые он нынче проспит и пропьет, как он сам сказал. — Когда я у него спросил, есть ли у него что-нибудь дома: жена, братья, отец, дет дети , дом, земля, он собрал ротик, как будто на сборки. Oui! le sucre est doux, il est bon pour les enfants.24 [Да, сахар хорош, он приятен для детей.] Я ничего не понял; но в лакейской группе засмеялись. Ничего нет, а то бы разве я стал ходить так, объяснил он мне и опять с хитро-самодовольной улыбкой повторил фразу sucre и добродушно засмеялся, с самодовольством оглядываясь на лакеев. В лакейской группе только одна горбатая судомойка серьезно и с участием смотрела на Тирольца и подняла шапку, которую он уронил. Песни, которые он пел, были большей частью старинные. Я спросил его, не сочинял ли он сам? Нет, отвечал он с испугом, куда мне. — А как же Риги песня не старинная, сказал я. Да, эту сочинил один из Freigang из Базеля.25 A. Л. Гасман (см. т. 5, изд. 1935 г., стр. 285) установил, что сочинитель песенки Иоганн Люти (1800—1869), из Золотурна. Очень был умный человек. Ну, а музыку кто положил? Да это так. Чтобы петь, знаете, надо что-нибудь новенькое. — Я несколько раз закидывал ему в разговоре словечко, что он артист, потому что фокусники и парикмахеры любят называть себя этим именем, но он, казалось, вовсе не признавал за собой этого качества. В Италии, куда он шел теперь, ему очень нравилось. Да, там умеют ценить музыку, сказал я. Нет, что ж насчет музыки? Итальянцы сами мастера. Что им меня, я только тирольские песни могу петь. А что ж там щедрее господа? сказал я, желая заставить его разделить мою злобу на обитателей Швейцергофа, слушавших его и не давших копейки, там не так как здесь, из огромного отеля, где богачи живут, ничего не дадут артисту. Мое замечание подействовало совсем иначе. — Он и не думал негодовать на них, а в моем замечании видел упрек его таланту, который не вызвал награды, и старался оправдаться от него. Что ж, сказал он, не всякий раз, и голос иногда устанет, пропадет. Ну как же ничего не дать? — повторил я. Он не понял26 В автографе: не поднял моего замечания и стал мне рассказывать песню Риги, сочинение Фрейганга, которая особенно ему нравилась. Песнь в patois.27 [наречие] Вот ее перевод:28 Между строк этих последних фраз Толстым вписано: Здесь он est serré par la police [стеснен полицией], вот что. Ежели раз заметили да поймали, то в тюрьму, захотят позволят, не захотят нет. А в Италии позволяют. А здесь по новым законам республики не позволяют. Он одушевился. Надо чтобы un bon diable [хороший малый] жил, а то что же это такое, богатые живут, а нам нет. Что же это за законы республики, коли так, то мы не хотим этих законов, мы хотим... и он замялся, — des Lois naturelles [естественные законы]

Коли хочешь идти на Риги,

То до Веллисса не нужно башмаков,

(потому что на пароходе, — прибавил он вскол вскользь ),

А от Велисса Веллисса возьми палку,

Да еще под руку хорошенькую девушку,

Да зайди, выпей вина,

Только не слишком много,

Потому что, чтобы пить,